Мастер сыскного дела
Шрифт:
— Нуда...
— Сама ты мягкая, добрая, умная, красивая, всем желанная...
А что — нет, что ли?!
— Вай, английский язык знаешь со словарем!
Точно!
— Болела ты сильно — ОРЗ вижу, грипп, кашель, живот слабило, в спину стреляло, потом прошибало, горло пухло, волосы секлись, женские хвори стороной не обошли...
Верно!..
— Дай теперь ручку правую, на пальчик безымянный погляжу, что за любовь да брак отвечает... Ай, хорошая моя — нет мужа у тебя, хоть любили тебя мужчины... раз, два, три, четыре... девятнадцать! Девятнадцать мужиков по
— Девятнадцать?!
— Ай вру! Еще одного вижу, что любил тебя пуще других и через то жизни себя лишил, а кто был, сказать тебе не могу, потому что имени его ты не знаешь и в лицо не помнишь!
А сколько жить ты будешь да какие беды тебя ждут, про то сказ особый... Все вижу, все скажу — ручку позолоти!
— Ой, а у меня с собой только пятьсот рублей.
— Давай пятьсот, хоть сказала я тебе уже на тысячу, но больно ты мне, золотая, приглянулась.
Взяла купюру, сложила, спрятала да вновь в ладошку раскрытую глянула, пальцем по линии жизни водя.
— Жить ты будешь долго-предолго, если раньше не помрешь! Потому как завелись у тебя, красавица, болезни, что изнутри тебя поедом едят — в крови холестерин, в спине — соли, в животе — шлаки, а в голове перхоть, кариес и нервы...
Да сказав о том, вновь всхлипнула Светлана.
— И все? — улыбнулся Мишель-Герхард фон Штольц. — Нашла из-за чего реветь!
— Нет, не все! — топнула ножкой Светлана. — Она еще сказала!..
Сказала — да не соврала!
— Вижу, золотая, горе твое, что углем горячим сердце жжет: был у тебя близкий человек, при чинах высоких, любил тебя да привечал, и линия жизни его подле твоей шла, а ныне оборвалась, этой вот морщинкой поперек перечеркнутая. Уж не помер ли он, да притом не своей смертью, а злодейской, от руки недоброй?
— Верно! — ойкнула внучка покойника, испуганно на цыганку таращась. — Так и есть — деда моего, академика, убили месяц назад!
Поцокала цыганка языком, да тут же успокоила, как смогла:
— Ты не печалься, красавица, то горе прошлое, а вслед ему другие идут! Ох, вижу-вижу... Не последней та смерть будет, коли загодя беду от себя не отведешь!
Заморгала Света.
— Кому беда грозит?
Водит цыганка по ладошке, читает судьбы, будто книгу раскрытую.
— Есть у тебя любимый, который сам собой красавец и жених завидный, да того он не знает, что грозит ему смерть неминучая, что по пятам за ним ходит.
— Ой! — сказала Светлана. — А вы ничего не путаете?
— Чего путать, когда ясно видно, — возмутилась цыганка, — вот линия судьбы, что в тот бугорок уперлась, а вкруг него линии, будто змеи сплетенные, и коль пересекут они его хоть малость — так беда! Все на ладонях наших наперед прописано, все там есть про жизнь нашу от рождения до самого смертного часа!
— Как же помочь ему?
— Уж и не знаю, — пожала плечами цыганка. — Вижу лишь, что виной тому вещь, что принадлежит ему не по праву, да все беды и несчастья к себе будто магнит притягивает, и покуда есть она у него — не быть ему счастливым!
И Светлана вновь завыла дурным голосом, будто по покойнику. Хоть был «покойник» тут же, живехонек и вполне бодр.
— Чего она еще наговорила?
— Сказала, что будто бы ждет тебя встреча с незнакомцем, который укажет путь к спасению, но лишь если ты сможешь его узнать и ему доверишься.
Во дает «бабуля»!.. Как же его можно узнать, коли он незнакомец?
И как поверить тому, кого не узнать?..
Путает что-то зловредная старуха, пугает.
— Я вот теперь все время думаю, — заговорщически прошептала Света, — а вдруг она меня сглазила?
Ну уж!..
— Ты вот что, ты больше к цыганкам не подходи, — выговорил Светлане Мишель, — врут они все, не слушай их!
— А про деда она как догадалась? — спросила Света.
— Ну не знаю, может, некролог прочитала? — стушевался Мишель-Герхард фон Штольц. — Все равно не ходи!
А сам подумал — а ведь про академика-то она не соврала!.. Хотя, что касается лично его, она не угадала. Ну конечно — не угадала! Лично он помирать не собирается и ни в какие порчи не верит!
Вранье все это, пережитки, на которые истинные джентльмены внимания обращать не должны! Нет никаких сглазов — тьфу, тьфу, тьфу!..
Так решил Мишель-Герхард фон Штольц!
И ошибся!..
Глава 12
Как добрался Мишель до Москвы — то рассказ отдельный, но с грехом пополам добрался. Вот она, золотоглавая, кою он уж не чаял увидеть!..
Еще поезд не остановился, как он, торопясь, спрыгнул с подножки, да тут же чуть не был сбит с ног. На вокзале — толкотня, галдежь, люди с торбами бегают по перронам, пихаясь друг с дружкой, спят вповалку на баулах, бегают с жестяными чайниками за кипятком, едят, тут же, спрыгнув на пути, справляют нужду, уж никого не стесняясь. Меж людей шныряют воры и чумазые беспризорники, которые тащат все, что плохо лежит. Все куда-то хотят ехать, беспокойно спрашивая о поездах, а иные уж и не хотят, прочно обосновавшись на вокзале и промышляя в Москве работой, а то и разбоем.
Просто какой-то библейский Содом!
С трудом протиснувшись сквозь толпу, Мишель выбрался на прилегающие улицы. Был он, как все, грязен, пропах своим и чужим потом и махорочным дымом и чувствовал себя самым ужасным образом.
Куда теперь?..
Куда, он долго не думал — конечно, домой!..
Анна, отворив дверь, его в первое мгновение не узнала. Он увидел растерянные, испуганно округлившиеся глаза, и, торопясь, сказал:
— Не бойся, это я!
— Ты!
Анна всплеснула руками и бросилась ему на шею.
Она повисла на нем, часто целуя и всхлипывая.
— Не надо, я с поезда, я грязен, — уговаривал Мишель, силясь оторвать ее от себя.
Но Анна, ничего не слушая, целовала его обросшие недельной щетиной щеки, лоб, губы, бормотала:
— Ты!.. ты!.. ты!..
— Оставь, ведь я с мешочниками, я с солдатами ехал, — все уговаривал он.
Анна порывисто отстранилась, взглянула на него, сияя.
— Но ведь ко мне ехал?! — улыбнувшись сквозь слезы и кокетливо поправляя сбившийся локон, спросила она.