Мастера детектива. Выпуск 1
Шрифт:
За стеной находились застекленные клетки — кафетерий, кухня, пекарня, помещение для мойки посуды, «курьерская столовая», а в самом конце коридора, возле проходной и контрольных часов, — раздевальня, и в ней около сотни металлических шкафов.
Кто–то смотрел на Мегрэ, он это почувствовал и уловил взгляд Зебио, который танцевал с перезрелой дамой, увешанной драгоценностями.
Что это, обман зрения? Мегрэ показалось, что Зебио взглядом указывает ему на кого–то. Мегрэ поискал глазами, и его как будто кольнуло: он увидел Освальда Дж. Кларка, танцевавшего с гувернанткой своего сына Эллен Дерромен.
Они, казалось, ничего и никого не замечали вокруг. Оба были
Мегрэ заметил тогда на лацкане элегантного смокинга мистера Кларка узенькую полоску крепа — таким образом вдовец носил траур по покойной жене.
Мегрэ стиснул в кармане пиджака письмо Мими. Как ему хотелось…
Но ведь следователь запретил ему допрашивать Кларка, — этот американец слишком важная персона для объяснений с каким–то полицейским…
За танго следовал slow. Кружка пенистого пива проплыла в обратном направлении по тому пути, который проделал талон, посланный метрдотелем. Влюбленная пара снова заскользила в танце.
Тогда Мегрэ встал и, позабыв заплатить за пиво, большими шагами направился в холл.
— В двести третьем есть кто–нибудь? — спросил он у швейцара.
— Кажется, только бонна с ребенком… Но… Если разрешите, я сейчас позвоню по телефону…
— Нет, нет… Не надо… Прошу вас…
— Лифт налево, господин комиссар.
Запоздалое уведомление: Мегрэ уже поднимался по лестнице и медленно, с ворчаньем, одолевал ступеньку за ступенькой.
Глава 7
Вечер неизменного вопроса: «Что он говорит?»
Некая мысль промелькнула в мозгу Мегрэ. Но он тотчас забыл о ней. Он уже поднялся на третий этаж и на минутку остановился, чтобы отдышаться. На лестнице ему встретился официант с подносом в руках и стремглав бежавший рассыльный с пачкой иностранных газет под мышкой.
На его глазах нарядные дамы входили в кабинку лифта — вероятно, они спускались в дансинг пить чай под музыку или танцевать. В воздухе разливались ароматы дорогих духов.
«Тут все на своих местах, — сказал мысленно Мегрэ, — одни на задворках, другие в гостиных и в ресторане. С одной стороны, клиенты, с другой, — прислуга…»
Мысль свою он выразил не совсем точно. Чего там! Вокруг него каждый действительно был на своем месте, делал то, что ему полагалось делать. Было нормально, например, что богатая иностранка пьет чай, покуривает сигаретки, а потом едет к портному на примерку. Нормально, что официант несет на подносе посуду, что горничная стелет постель, что лифтер нажимает кнопки подъемника.
Словом, каждый, пока он здесь, занимает какое–то положение, определенное для него раз и навсегда.
А вот если бы у него, Мегрэ, спросили, что он тут делает, как бы он ответил?
«Стараюсь, чтобы человека засадили в тюрьму, а может быть, даже отрубили ему голову…»
Что за чепуха! Сумятица в мыслях, вызванная, вероятно, слишком уж кричащей, наглой роскошью, царившей вокруг, этой атмосферой дансинга…
209… 207… 205… 203… Мегрэ секунду помедлил и постучался. Наклонившись к двери, он услышал детский голосок, что–то произнесший по–английски, потом донесшийся издали женский голос, по–видимому, предлагавший посетителю войти.
Он быстро прошел через маленькую переднюю и очутился в гостиной с тремя окнами, выходившими на Елисейские поля. Около одного из окон сидела за
Но Мегрэ интересовала совсем не она. Он внимательно смотрел на ее питомца, мальчугана лет шести в штанишках для гольфа и в свитере, обтягивавшем его худенькую грудь. Мальчик сидел на ковре среди раскиданных вокруг игрушек, в числе которых были большой заводной пароход и автомобили, в точности имитирующие лимузины различных марок. В минуту вторжения Мегрэ маленький американец держал на коленях книжку с картинками и с интересом перелистывал ее; рассеянно взглянув на посетителя, он снова склонил голову над страницей.
Описывая эту сцену своей жене, Мегрэ передавал ее приблизительно так:
— Она сказала: «Ю уи ю уи уэл» или что–то вроде этого. А я, чтобы выиграть время, быстрр проговорил: «Надеюсь, я действительно нахожусь в номере, занимаемом мистером Освальдом Джоном Кларком?..» Она опять забормотала: «Ю уи уи ю уи уи уэл» или что–то похожее. А я тем временем рассматривал мальчишку. Голова у него очень большая для шестилетнего ребенка, а волосы, как мне и говорили, рыжие, ну просто огненно–рыжие. Глаза такие же, как у Проспера Донжа, фиалкового цвета или же цвета летней сумеречной синевы. Худенькая, цыплячья шейка. Он что–то сказал по–английски своей бонне, глядя при этом на меня, а мне опять послышалось: «Ю уи ю уи уи уэл…» Очевидно, они оба недоумевали, зачем я к ним явился и почему торчу как пень посреди их гостиной. А я и сам хорошенько не знал, зачем пришел. В большой китайской вазе благоухали цветы, стоившие, вероятно, не одну сотню франков… В конце концов бонна встала. Положив свое рукоделие на кресло, она сняла телефонную трубку и что–то проговорила в нее. «Ты, малыш, не понимаешь по–французски?» — спросил я мальчика. Он молчал и не сводил с меня недоверчивого взгляда. Через минуту в номер вошел служащий отеля в узеньком пиджачке. Бонна что–то спросила его. Тогда он обратился ко мне: «Она спрашивает, что вам угодно». — «Мне нужно повидать мистера Кларка…» — «Его нет в номере… Она говорит, что, вероятно, он внизу…» — «Благодарю вас…»
Ну, вот и все. Мегрэ хотелось посмотреть на Тедди Кларка, и он увидел его. Затем он спустился по лестнице, думая о Проспере, запертом в одиночную камеру тюрьмы Сантэ. Машинально, не отдавая себе в том отчета, он из холла спустился в дансинг и, так как его кружку еще не убрали со столика, сел на свое место.
Мегрэ устал и был сейчас в хорошо знакомом ему состоянии, походившем на дремоту, сквозь которую он замечал, однако, все, что происходит вокруг, но как–то туманно, отвлеченно, словно картину вне времени и пространства.
Он увидел, что к Эллен Дерромен подошел рассыльный и что–то коротко сказал ей. Она встала и направилась к телефонной кабинке, где пробыла очень недолго.
Выйдя из кабинки, она отыскала взглядом Мегрэ, потом вернулась к Кларку и вполголоса что–то сообщила ему, по–прежнему глядя на комиссара.
В эту минуту Мегрэ ясно почувствовал, что сейчас случится неприятное происшествие, и понимал, что лучше всего уйти отсюда, и все–таки остался.
Если б его спросили, почему он остался, ему трудно было бы это объяснить. Сознание профессионального долга не обязывало его остаться. Какая же необходимость засиживаться в этом дансинге, где он совсем не на месте! Право, он и сам себе не мог бы это объяснить. Разве следователь, даже не посоветовавшись с ним, с Мегрэ, не арестовал Проспера Донжа? Разве он к тому же не запретил ему, Мегрэ, допрашивать американца?