Мастера детектива. Выпуск 1
Шрифт:
С той минуты, когда я увидел взволнованно беседующих миссис Феррар и Ральфа Пейтена, у меня появилось ощущение надвигающейся катастрофы. Я решил, что она рассказала ему все. Я ошибся, но эта мысль не оставляла меня до тех пор, пока Экройд в кабинете в тот вечер не открыл мне правды.
Бедняга Экройд. Я рад, что пытался дать ему возможность избежать такого конца, – я даже уговаривал его прочесть письмо, пока еще не поздно. Впрочем, нет, буду честен: ведь подсознательно я понимал, что с таким упрямым человеком, как он, это лучший способ заставить его не прочесть письма. Интересно
Кинжал был неожиданным озарением. Я принес с собой одну подходящую штучку, но, увидев кинжал в витрине, решил, что лучше использовать оружие, которое никак со мной не связано.
Наверное, я сразу решил убить его. Лишь только я услышал о смерти миссис Феррар, как тут же почувствовал уверенность, что она ему все рассказала перед смертью. Найдя его в таком волнении, я подумал, что, возможно, он знает правду, но не верит, хочет дать мне возможность оправдаться. Поэтому я вернулся домой и принял меры предосторожности. Если его волнение оказалось бы связанным только с Ральфом, что ж, они ничему бы не помешали. Диктофон он отдал мне за два дня перед этим для регулировки. В нем что–то не ладилось, и я убедил его не отсылать аппарат назад, а дать мне для починки. Я добавил к нему свое приспособленьице и захватил с собой в чемоданчике. В общем, я доволен собой как писателем. Можно ли придумать что–нибудь более изящное: «Было без двадцати минут девять, когда Паркер принес письма. И когда я ушел от Экройда без десяти девять, письмо все еще оставалось непрочитанным. У двери меня охватило сомнение, и я оглянулся – все ли я сделал, что мог?»
Ни слова лжи, как вы видите. А поставь я многоточие после первой фразы? Заинтересовало бы кого–нибудь, что произошло за эти десять минут?
Когда, уже стоя у двери, я обернулся и в последний раз окинул все взглядом, осмотр удовлетворил меня. Все было готово. И на круглом столике стоял диктофон, заведенный на девять тридцать. (Приспособление, которое я сделал для этого, было довольно хитроумным, построенным по принципу будильника.) А кресло я поставил так, что диктофон не был виден от двери.
Должен признаться, что встреча с Паркером у самых дверей напугала меня, что я честно и записал. А потом, когда тело было найдено и я послал Паркера звонить в полицию, – какой точный выбор слов: «Я сделал то немногое, что требовалось». А требовались совсем пустяки – сунуть диктофон в чемоданчик и поставить кресло на место. Мне и в голову не приходило, что Паркер заметит эту перестановку. В состоянии такого волнения логически он не должен был видеть ничего, кроме трупа. Но вот что значит глаз квалифицированного слуги! Этого я не учел.
Жаль, не знал я заранее, что Флора будет утверждать, будто видела своего дядю живым без четверти десять. Это привело меня в крайнее недоумение. Впрочем, мне на протяжении всего этого дела не раз приходилось недоумевать. Ведь создавалось впечатление, что все так или иначе приложили к нему руку.
Больше всего я боялся Каролины. Мне все казалось, что кто–кто, а она догадается. Как странно, что она в тот день заговорила о моей «слабохарактерности».
Но она никогда не узнает правды. Как
Когда я кончу писать, мне останется запечатать рукопись и адресовать ее Пуаро… А затем – что выбрать? Веронал? Это было бы своего рода возмездием. Хотя за смерть миссис Феррар я не считаю себя ответственным. Она была прямым следствием ее поступков. Мне не жаль ее.
Себя мне тоже не жаль. Значит, пусть будет веронал.
Досадно только – зачем понадобилось Эркюлю Пуаро, уйдя на покой, поселиться здесь выращивать тыквы?
Агата Кристи
Свидетель обвинения
Невысокого роста, худощавый, элегантно, почти щегольски одетый – так выглядел мистер Мейхерн, поверенный по судебным делам. Он пользовался репутацией превосходного адвоката. Взгляд серых проницательных глаз, видевших, казалось, все и вся, ясно давал собеседнику понять, что тот имеет дело с весьма неглупым человеком. С клиентами адвокат разговаривал несколько суховато, однако в тоне его никогда не было недоброжелательности.
Нынешний подопечный Мейхерна обвинялся в преднамеренном убийстве.
– Моя обязанность еще раз напомнить вам, что положение ваше крайне серьезное и помочь себе вы можете лишь в том случае, если будете предельно откровенны.
Леонард Воул, молодой человек лет тридцати трех, к которому были обращены эти слова, сидел безучастный ко всему происходящему, уставившись невидящими глазами прямо перед собой, и прошло некоторое время, прежде чем он медленно перевел взгляд на мистера Мейхерна.
– Я знаю, – заговорил он глухим прерывающимся голосом. – Вы уже предупреждали меня. Но… никак не могу поверить, что обвиняюсь в убийстве. К тому же таком жестоком и подлом.
Мистер Мейхерн привык верить фактам, ему чужды были эмоции. Он снял пенсне, не спеша протер сначала одно, потом другое стеклышко.
– Ну что ж, мистер Воул, нам придется потрудиться, чтобы выпутать вас из этой истории. Думаю, все обойдется. Но я должен знать, насколько сильны улики против вас и какой способ защиты будет самым надежным.
Дело никак нельзя было назвать запутанным, и вина подозреваемого казалась настолько очевидной, что ни у кого не должна была бы вызвать сомнения. Ни у кого. Но как раз сейчас появилось сомнение у самого мистера Мейхерна.
– Вы думаете, что я виновен, – продолжал Леонард Воул. – Но, клянусь богом, это не так. Конечно, все против меня. Я словно сетью опутан, как ни повернись – не выбраться. Только я не убивал! Слышите – не убивал!
Вряд ли кто–нибудь в подобной ситуации не стал бы отрицать свою вину. Кому–кому, а мистеру Мейхерну это было хорошо известно. Но, боясь признаться самому себе, он уже не был уверен. В конце концов могло оказаться, что Воул действительно не убивал.
– Да, мистер Воул, против вас все улики. Тем не менее я вам верю. Но вернемся к фактам. Расскажите, как вы познакомились с мисс Эмили Френч.