Мастера детектива. Выпуск 1
Шрифт:
Эксперты готовы были тут же под присягой подтвердить подлинность почерка, но в этом не было необходимости. Ромейн Хейльгер призналась: Леонард Воул говорил правду; лгала она, главный свидетель обвинения.
Воул был допрошен вторично и ни разу не сбился, не запутался во время перекрестного допроса. И хотя не все факты говорили в его пользу, присяжные, почти не совещаясь, вынесли свой приговор: не виновен!
Мистер Мейхерн поспешил поздравить Воула с победой. К нему, однако, было не так–то просто пробраться, и адвокат решил подождать, пока разойдется народ. Судя по тому, как он принялся тереть стекла пенсне, он здорово переволновался.
Да, все–таки чрезвычайно интересный случай. И эта женщина, Ромейн Хейльгер… Как ни старалась казаться спокойной, а сколько страсти обнаружила здесь, в суде!
Едва Мейхерн закрывал глаза, перед ним тотчас возникал образ высокой бледной женщины, охваченной порывом неистовой страсти. Любовь ли… ненависть ли… И это странное движение рук…
И ведь у кого–то наблюдал он точно такое. Но у кого? Совсем недавно…
Мистер Мейхерн вспомнил, и у него перехватило дыхание: мисс Могсон из Степни!
Не может быть! Неужели?!
Сейчас ему хотелось только одного: увидеть Ромейн Хейльгер.
Но встретиться им довелось много позже, а потому место встречи большого значения не имеет.
– Итак, вы догадались, – сказала она. – Как я изменила лицо? Это было не самое трудное; газовый свет мешал разглядеть грим, а остальное… Не забывайте, что я была актрисой.
– Но зачем?…
– Зачем я сделала это? – спросила она, улыбаясь одними губами. – Я должна была спасти его. Свидетельство любящей и безгранично преданной женщины – кто бы ему поверил? Вы сами дали мне это понять. Но я неплохо разбираюсь в людях. Вырвите у меня признание, уличите в чем–то постыдном; пусть я окажусь хуже, недостойнее того, против кого свидетельствую, и этот человек будет оправдан.
– А как же письма?
– Ненастоящим, или, как вы это называете, подложным, было только одно письмо, верхнее. Оно и решило все.
– А человек по имени Макс?
– Его нет и никогда не было.
– И все же, мне кажется, мы сумели бы выручить его и без этого спектакля, хотя и превосходно сыгранного.
– Я не могла рисковать. Понимаете, вы ведь думали, что он не виновен.
– Понимаю, миссис Воул. Мы думали, а вы знали, что он не виновен.
– Ничего–то вы не поняли, дорогой мистер Мейхерн. Да, я знала! Знала, что он… виновен!..
Джон Ле Карре
Убийство по–джентльменски
Найдется, вероятно, с десяток великих школ, о которых с уверенностью станут утверждать, что Карн писан с них. Но тот, кто вошел бы в их преподавательские в поисках Хектов, Филдингов и Д'Арси, искал бы там напрасно.
Глава 1
ПРИ ЧЕРНЫХ СВЕЧАХ
Своим величием Карнская школа, по общему мнению, обязана королю Эдуарду VI; по мнению историков, просветительским пылом король был обязан лорду–протектору герцогу Сомерсетскому. Но Карн предпочитает питать благодарность к респектабельному монарху, а не к сомнительному политикану герцогу, опираясь на то убеждение, что Великие Школы, подобно королям из династии Тюдоров, венчались на царство и величие самим небом.
Возвеличение Карна и впрямь произошло почти чудесным образом. Основанный безвестными монахами, имущественно обеспеченный чахлым мальчиком–королем и за шиворот вытащенный из забвения нагло–напористым викторианским деятелем, Карн разгладил свой отложной воротник, доблеска отмыл деревенски заскорузлые лицо и руки и явился на поклон ко дворам двадцатого столетия. И в мгновение ока дорсетский провинциал сделался любимцем Лондона. Новый Дик Витингтон явился! У Карна имелись латинские грамоты на пергаменте, при восковых печатях, и древние угодья за Аббатством, имелись монастырские корпуса и червь–древоточец, имелась средневековая скамья для публичной порки и строчка в Книге страшного суда — и чего еще недоставало Карну для обучения отпрысков имущих?
И ученики стали стекаться. Они прибывали к началу каждого семестра (ибо полугодие — слово недостаточно изысканное), и до самого вечера в тот день поезда выгружали на вокзальный перрон грустные кучки одетых в черное мальчиков. Они прибывали в сверкающих траурной чистотой больших автомобилях. Они съезжались заново хоронить бедного короля Эдуарда. Шли, толкая ручные тележки по булыжным мостовым или неся коробки–гробики с домашними сластями. Иные были в мантиях и смахивали на ворон или на черных ангелов, слетевшихся на погребенье. Иные следовали молча и обособленно, как плакальщики на похоронах, и только слышался стук их подошв. Обитатели Карна во все дни выглядят траурно: воспитанники младших классов — поскольку им здесь оставаться, старшеклассники — поскольку им отсюда уезжать, а преподаватели — поскольку респектабельность оплачивается скудно. И теперь, когда близился уже к концу пасхальный семестр (то есть второе полугодие), над серыми башнями Карна висело то же всегдашнее тусклое облако уныния.
Унылая тусклость и холод, резкий, острый, как осколок кремня. Холод жег лица воспитанников, разбредавшихся с опустелых игровых полей после школьного матча. Пробирался под их черные пальто, превращая жесткие остроконечные форменные воротнички в ледяной обруч вокруг шеи. Озябшие, брели они со стадиона на длинную, пролегшую между оград дорогу, ведущую к центральной кондитерской и дальше, в город. Толпа редела постепенно, распадалась на кучки, а кучки — на пары. Двое мальчуганов, у которых вид был еще более продрогший, чем у прочих, миновали дорогу, тропинкой направились к дальней кондитерской, где меньше народу.
— Если снова придется торчать на этом скотском регби, я, наверно, тут же кончусь. Шум несусветный, — сказал один, высокий, белокурый, по фамилии Кейли.
— Ребята потому лишь орут, что с крытой трибуны следят наставники, — отозвался другой. — Для того мы и стоим все по корпусам. Чтоб старшие наставники могли хвастать, как рьяно их корпус болеет.
— А чего Роуд суется? — спросил Кейли. — Зачем Роуд стоит среди нас и подстегивает? Он же не корпусной, а замухрышка младший всего–навсего.
— А он все время к корпусным подлизывается. Во дворе на переменах так и вьется около начальства. Да и все учителя младшие так — ответил Перкинс, насмешливый рыжеволосый мальчик, староста корпуса.
— Я у Роудов чай пил, — сказал Кейли.
— Роуд — слабак. В коричневых штиблетах ходит. Ну, и как у них?
— Серость. Забавно, как они себя разоблачают этим чаем. Миссис Роуд, правда, вполне ничего, но в неказистом, плебейском духе: салфеточки, птички фарфоровые. А угощение сносное — попахивает «Книгой о вкусной и дешевой пище», но сносное.