Мастера детектива. Выпуск 9

Спиллейн Микки

Патона его заявление не обескуражило.

– Итак, месье Рош, что же все-таки вы можете сообщить нам? Не может быть, что вы ничего не знаете!

Лилипут расхохотался.

– «Месье Рош»! Смешно слышать, когда меня так называют! Ко мне уже давным-давно так никто не обращался – месье Рош! Видите ли, в нашей профессии есть нечто разрушительное и прекрасное одновременно, а именно утрата личности. Да, по документам моя фамилия Рош. Но об этом уже никто не помнит. Меня зовут Мамут, я клоун, к тому же не очень талантливый. Единственное, что

я могу делать талантливо, это быть уродом! Ведь это так забавно, быть уродом! А поэтому не думайте, что вы сделали мне приятное, назвав месье Рошем. Наоборот, мне это было неприятно, потому что тем самым вы вывели меня за стены цирка и его лжи, вернее, я хотел сказать, его миражей.

Он вдруг перешел почти на крик:

– Рош! Рош! Это самое обычное имя! А вы прекрасно знаете, что я – человек необычный!

Взрыв Мамута инспектора оценили по-разному. Ошкорн, тот «пошел» вглубь, еще больше в душе сокрушаясь о несчастной судьбе таких созданий, как Мамут.

Патон же изучающе смотрел на лилипута. И пришел наконец к выводу, что Мамут – человек холодный, расчетливый, отлично умеет владеть собой, и уж никак нельзя сказать, что он жаждет «расколоться» перед ними. Какую цель преследовал он этим взрывом, который только усилил жалость к нему, но не добавил симпатии?

Нет, ясно, он просто хочет выиграть время и перевести разговор в иную плоскость, чтобы остаться тем, кем он хотел бы оставаться сейчас – клоуном Мамутом, а вовсе не свидетелем по делу об убийстве.

Патон спокойно сказал:

– Мы здесь не для того, чтобы выслушивать, на какие горести природа обрекла подобных вам. Вернемся к преступлению, что все-таки вы знаете о нем?

Мамут почувствовал, что его хитрость разгадали. К нему вернулась его ироничность. Под взглядом Патона он чувствовал себя неуютно и потому обратил свой взор на Ошкорна.

– Так что же вы знаете? – повторил вопрос Патон.

– Ничего больше того, что знаете вы сами. После антракта я стоял около месье Луаяля.

– Но вы еще и ходили за кулисами?

– Да, ходил! А почему бы мне не ходить? Я даже заглянул в тот коридор, где находится уборная Штута.

– Вы можете доказать, что не входили к нему?

– Я к нему не входил.

Ошкорн отметил про себя, что Мамут уклонился от прямого ответа. По-видимому, следовало задать вопрос снова, но несколько в иной форме. Но Патон опередил его:

– Вы не входили в уборную Штута, но вы не можете этого доказать?

Лилипут снова улыбнулся, но в его улыбке проскользнуло беспокойство.

– Нет, не могу, доказать не могу. Но я утверждаю, никто не сможет доказать, что я туда входил. И потом, господин инспектор, почему вы об этом спрашиваете меня? Вы же видите, я слишком мал ростом для того, чтобы убить человека таким способом… – он протянул свои крохотные ручки, – …кинжал, тот кинжал слишком велик для меня…

Патон пожал плечами.

– Значит, вы тоже поддались на обман. Когда коляска появилась на манеже во второй раз, вы действительно поверили,

что она привезла живого Штута?

– Нет, – спокойно ответил Мамут, – когда коляска проезжала мимо меня, я сразу увидел, что Штут мертв.

Патон вздрогнул, потом склонился над столом.

– И вы ничего не сказали?

– А что я должен был сказать? Мне оставалось просто ждать, что последует дальше. Впрочем, я ведь мог и ошибиться. Штут был превосходным комическим актером. Он мог позабавиться, чтобы напугать Паля. Паль очень впечатлителен… – он полуприкрыл глаза, – …особенно после смерти Бержере.

– Объясните! – прорычал Патон.

– А нечего объяснять. Как объяснить, почему Паль впечатлителен? Таков у него характер, вот и все!

– Но почему вы сказали «особенно после смерти Бержере»?

– Я сказал так потому, что обратил на это внимание. Что же касается обоснований, то это может сделать только сам Паль!

– Паль не мог убить месье Бержере, он в это время находился на манеже!

– А я вовсе и не утверждаю, что месье Бержере убил Паль. Паль – человек нервный, с немного расстроенным здоровьем, я хотел, чтобы вы это поняли.

– Для чего?

– Да я и сам не знаю! И все же я думаю, что вы не должны упускать из виду этот факт.

Неожиданно в разговор вмешался Ошкорн:

– Я полагаю, вы были очень дружны с Штутом?

Мамут прекрасно владел собой, и все же не смог сдержать легкую гримасу отвращения. Но тут же его красивые глаза весело сверкнули.

– У меня нет друзей, – сказал он.

– А Преста? – спокойно спросил Патон.

Он уже давно ждал случая бросить это имя. Мамут посмотрел на него с яростью, слегка побледнел, но ничего не ответил. Инспектор продолжал настаивать:

– …если я могу судить об этом по тому, как вы вели себя во время выступления Престы.

– Да, я играл роль лилипута, влюбленного в красавицу, звезду манежа. – Он склонился в комичном поклоне, прижав руку к сердцу. – Клоун Мамут благодарит вас за то, что вы оценили его игру. Это очень трудная, очень смешная роль, не правда ли?

Разъяренный инспектор Патон отпустил лилипута, и тот проворно соскочил с кресла. Ошкорн поднял руку, удерживая его.

– Меня заинтриговала одна вещь, а именно перстень Штута. Когда он в первый раз появился на манеже, перстень был у него на левой руке?

– Вы очень наблюдательны. Штут и правда носил перстень на левой руке. А что в этом особенного?

– Он всегда носил его на левой руке?

Мамут не ответил. Ошкорну пришлось повторить свой вопрос. Избегая взгляда молодого инспектора, Мамут прикрыл глаза и наконец ответил:

– Пожалуй, я не могу поручиться в этом!

13

Еще оставались конюхи и униформисты. Последние были главным образом студенты, они приходили по вечерам подзаработать. В их обязанности входило лишь одно – в униформе стоять у выхода на манеж позади месье Луаяля.