Мастера и шедевры. Том 3
Шрифт:
Но язык этих художников, форма их мастерства отличались тем удивительным чувством меры, которое давало им возможность, бичуя зло, утверждать добро.
Данте и Микеланджело, Сервантес и Гойя, Свифт и Хогарт, Бальзак и Домье, Гоголь и Федотов, Некрасов и Репин, Маяковский и Кукрыниксы.
Человечность их великого мастерства заставляет нас забыть порою о деформации, некотором гротеске в лепке формы, которые допускали эти мастера литературы и искусства во имя великой цели — правды жизни.
Есть рубеж, когда суровый реализм этих творцов переходит в открытую сатиру. Таковы
Иллюстрация к «Мертвым душам» Н. В. Гоголя.
Но это нисколько не снижает напряженности, силы и качества формы выражения их талантов. Как неподражаемы в мировой музыкальной культуре Мусоргский или Шостакович, композиторы, сумевшие создать поражающие по силе гротесковые образы!
Колдовская сила сатирической лиры была присуща многим великим поэтам.
Мы не можем себе представить Данте или Пушкина, Некрасова или Уитмена без яростных строк, обличающих мучающую их неправду, и это нисколько не снижало меру их любви к жизни, красоту их творчества.
Масштабность видения…
Вот что отличает Кукрыниксов.
И этим объемным зрением, позволяющим им отражать по-истине необъятные по контрасту явления, они обязаны во многом Горькому и Маяковскому, этим двум гигантам русской советской литературы. Чистота и ярость горьковского реализма, не знавшего компромиссов с совестью, всегда алчущего правды, звучность гулкой и звонкой лиры Маяковского, терзаемого болями и радостями нового века. Они, эти два, великих творца, простерли свои могучие крылья над еле оперившимися молодыми художниками.
Поддержка…
Как ее иногда не хватало многим, многим талантам! Твердая добрая рука старшего друга, учителя — не барственная опека, а умное слово, совет и, главное, требовательная, но реальная помощь мужавшему дарованию…
Еще один немаловажный вопрос.
Живопись и графика — не противоречат ли они друг другу?
Не ошибка ли некоторых замечательных графиков, что они столько сил отдали живописи?
Ведь известно, что, например, Доре извел уйму времени и энергии, создавая огромные живописные полотна, ныне вызывающие лишь чувство недоумения.
Нет! Тысячу раз нет.
Скорее всего Кукрыниксы последовали по пути Оноре Домье, которому с годами все больше недоставало языка лишь черного и белого цветов, а он все больше писал маслом.
И сегодня трудно сказать, кто более велик: Оноре Домье — живописец или Домье-график. Скорее всего велик весь Домье.
Художник-гражданин.
Иллюстрация к рассказу Н. В. Гоголя «Портрет»
Человек, отдавший всего себя людям, делу Свободы и Правды.
Не говоря уже об экспрессии и трагизме графики Гойи, когда великий живописец ставил перед
Да, непросто, очень непросто сочетать вершины графики и живописи. Для этого надо иметь огромный запас прочности в мастерстве, а главное — наполненность образного строя души.
Но вернемся к выставке произведений Кукрыниксов, сумевших разговаривать со зрителем языком живописи, иллюстрации, плаката, сатиры…
Нет возможности описать всю эту экспозицию, занявшую выставочные залы Академии художеств, тем более что карикатуры, плакаты, иллюстрации художников знакомы миллионам людей, как, впрочем, и репродукции с картин, но зайдем в центральный зал, где экспонировались четыре картины.
«Таня»…
Деревня Петригцево… Кто знал до января 1942 года эту точку на земном шаре?..
Но весть о подвиге юной москвички Зои Космодемьянской, о ее трагической гибели облетела весь мир…
Кукрыниксы были потрясены… Всего несколько десятков километров отделяло место события от столицы.
Вот рассказ художников:
«Машина шла на запад. Под колесами была земля, побывавшая в плену.
Равнина. Снега, снега… Ощеренные крыши изб. Пустые, зияющие глазницы окон… и кресты, березовые кресты.
Около каждого — заметенная вьюгой каска…
Петрищево… Мы постучали в одну из изб… Скрипнула дверь. На пороге стояла пожилая женщина. Лицо серое, изможденное…
Она долго слушала наш рассказ о желании создать картину о гибели Зои и просьбу помочь увидеть людей, места, связанные с подвигом юной партизанки…
Узкая тропинка привела нас в маленький дом.
Кухонька. Русская печь… Здесь изверги измывались над Зоей. Вмиг перед глазами предстала глухая декабрьская ночь. Дрожащий свет фонарей.
Иллюстрация к «Истории одного города» М. Е. Салтыкова-Щедрина.
Скрип снега под босыми ногами Зои… Жутко, страшно было повторять этот путь. Нескончаемыми казались извилистые завьюженные тропы.
Пустыри. Пожарища. Обугленные черные головешки…
Площадь. Здесь свершилась казнь. Из сугроба торчал остаток виселицы. Отступая, фашисты спилили е е… Месяц, нескончаемо долгий месяц висел оледеневший труп героини…
Как из тумана, выплывали из мглы времени страшные часы мучений, пыток, издевательств над беззащитной девушкой-пар-тизанкой.
… А когда утром, обессилевшую от пыток, босую повели Зою на казнь, все увидели ее, прямую, тонкую, как березка.
Гордую. Непобежденную…
Фашисты согнали на площадь народ. Окружили солдатами. Глумились. Но за всей этой жалкой и жуткой суетой, на голову выше всех, под виселицей все увидели сияющие, страшные своей опаляющей правдой глаза Зои…
И в миг, когда наступила немая тишина, все, все услыхали голос девушки, полный веры в победу света над злом:
— Мне не страшно умирать. Я умираю за свой народ, и это счастье.