Мастерица варить кашу

Чернышевский Николай Гаврилович

Иннокентиев. Я… я…

Городищев. И без этой бумаги вышло бы то же, разве несколькими неделями позже. У него на уме уже было все это,

даже и Путивль. Если можно было чем-нибудь предотвратить полное разорение, то лишь полюбовною сделкою, как я вам советовал. То был бы юридический акт, и им нельзя было бы отнять у вас долю, какая уступлена вам законным образом.

Агнеса Ростиславовна. Ах! (Умирает).

Городищев. Напоминаю об этом в упрек не вам, а себе самому. Зачем я не был настойчивее, зачем я льстил и угождал вам?

Агнеса Ростиславовна (оживая). Вздор! Она подписала бумагу, имение мое.

Городищев. Та бумага только повела бы нас под уголовный суд — за плутовство. Надо поскорее уничтожить ее. Где она? (Берет и рвет.)

Агнеса Ростиславовна. Не уступлю! Пусть ведут процесс!

Городищев. Она выиграет. И вам будет плохо: раскроется, что вы знали о незаконности своего владения именьем, и молчали, и много тут найдется проделок, за которые попадете вы под уголовный суд. Вы дурно обращались со мною. Но я привык любить вас, — или по крайней мере, я долго был вашим любовником или слугою, как вам угодно назвать это, — и было бы бесчестно покинуть вас в беде. Иду догнать их, — они пошли пешком, успею.

Агнеса Ростиславовна. Не смейте.

Городищев. Извините, так должно. Чтобы не было расходов на процесс, они согласятся дать вам довольно порядочную пенсию. (Уходит).

Агнеса Ростиславовна. Ах! (Умирает. Но в тот же миг вскакивает и летит во все лопатки, с криком во всю глотку.) Надя! Не хочу процесса! Будь великодушна! Вспомни, что я всегда любила тебя!

Конец пасторали

1872