Мастерица варить кашу
Шрифт:
Городищев. Понятно, не вашему. И вы не показали отцу Агнесы Ростиславовны?
Иннокентиев. Значит, секрет. Чужая тайна. Я не шпион, Андрей Дементьич.
Городищев. И не отдали Наде, когда она подросла?
Иннокентиев. Отец Агнесы Ростиславовны и потом Агнеса Ростиславовна желали по своему великодушию и деликат…
Городищев. Короче, прошу вас.
Иннокентиев. Не желали, чтобы девочка мучилась бесчестьем своей матери, — я понимал благородство этого, и не хотел позорить мать перед дочерью.
Городищев. Да выходит не то, когда Надя
Иннокентиев. Да что вы все перебиваете? Вы слушайте.
Городищев. Да это верно, что она не родня?
Иннокентиев. Еще бы не верно. Да вот и Клементьев, — спросите у него, когда мало вам моих слов.
Входит Клементьев, идет к Наде, кладет перед нею бумагу.
Явление 36
Надя (взглянув). Мать! Мать! (Читает, рыдая. Целует бумагу. Все время читает и плачет.)
Городищев (подходит). Позвольте взглянуть.
Клементьев. Не мешайте. После, когда она прочтет.
Городищев (Клементьеву). Да правда, что не родня?
Клементьев. Сидор Иваныч горит нетерпением рассказывать. Слушайте же его.
Иннокентиев. Да чего тут! Ну, если я скажу что-нибудь не так, он тут, поправит, чего ж вам сомневаться в моих словах? Не родня, сказано вам. Да вы слушайте по порядку. Привел его к себе. Даю. Читайте, говорю; рассудил: лучше ей знать позор своей матери, нежели самой остаться обесславленной.
Городищев. Да вы с той поры не читали?
Иннокентиев. Чужая тайна. Я не подлец.
Городищев. И не давали Наде, — так зачем же вы не уничтожили?
Иннокентиев. Эх, все вы мешаете! Все это пришло бы по порядку, — потому что и он все это спрашивал, когда прочел. Зачем я не уничтожил! Я не вандал, жечь исторические документы! Род Серпуховых не что-нибудь такое, чтобы потомство не стало интересоваться. Тут всякий лоскуток важен. Я ученый, знаю обязанности относительно потомства. Часто нужна тайна, документы и хранятся в тайне, чтобы узнало потомство. А то как же по-вашему?
Городищев. Бог с вами и с вашим потомством, рассказывайте же. Прочел он, — а вы?
Иннокентиев. Прочел он, и заскрежетал зубами. А я: ну что, чья правда? А он: моя. А я: как, не родня? А он стиснул зубы. А я: так не родня? И неужели не женитесь?
Клементьев (Наде). Вы все еще не дочитали, Надежда Всеволодовна?
Надя. Не могу… слезы… мешают…
Клементьев. Правда. Позвольте же мне взять прочесть для вас.
Надя. Нет… сама…
Клементьев. Хорошо. А я пока расскажу вам, Агнеса Ростиславовна, с какими мыслями пошел я от вас, и ходил по саду. Любовница не могла искать приюта в доме родных любовника. Вы старались, чтобы Надежда Всеволодовна не знала, кто ее отец. Дело казалось мне ясно. Ясно мне, — но что надобно делать, чтобы доказать формально? Я понимал, что документы уничтожены. Одно средство: искать свидетелей. Я старался припомнить, откуда родом была мать Надежды Ростиславовны? Казалось мне, слышал, что из Путивля. То город небольшой, все знают всех; должны оставаться свидетели.
Агнеса Ростиславовна (слабо). А-ах (умирает).
Клементьев. Напрасно пугаетесь прежде времени. Сидор Иваныч должен успокоить вас.
Агнеса Ростиславовна (воскресает). Я видела, что вы низкий человек. Идите вон. Милая Надя, я защищу и утешу тебя.
Клементьев. Идите вон? Очень приятно. Пойдем, Надя. Если бы меньше знал тебя, спросил бы прежде, как ты думаешь о воле твоего отца, — но нечего спрашивать. Знаю, что ты скажешь. Пойдем же. (Подымает ее за руку.)
Надя. О воле моего отца? О какой воле?
Клементьев. Ты все еще не могла прочесть до конца? Так выслушай. Кстати и для них будет любопытно (берет бумагу и читает).
"Твой отец говорил мне, умирая: остерегайся их. Но приехал его дядя, — увез меня. Я была как сонная, как летаргичная, это было в день похорон твоего отца. Теперь я здорова. Но злодей, который привез меня сюда, и его жена, держат меня под караулом в дальней комнате и называют больною, чтобы я никого не видела, никому не могла сказать, что я законная жена твоего отца. Что они хотят сделать со мною? Это ясно. Если я не умру от родов, они отравят меня, как отравили твоего деда, когда привезли меня сюда, или уморят голодом. Пощадят ли они тебя? Быть может. Она все-таки менее зверь, нежели он. Быть может она уговорит его пощадить тебя. Если она сбережет твою жизнь, прощаю ей участие в моей смерти.
Кто ты будешь у меня? Сын или дочь? Дадут ли они мне пожить после родов хоть столько, чтобы взглянуть на тебя?
Дожить до родов они дадут мне. Смерть после родов — это так обыкновенно, не возбуждает подозрений.
Твой отец был честный человек. Ты исполнишь его волю. Он говорил: богатство, которое приобрел его отец, приобретено дурно. Он думал раздать его бедным. Умирая, он просил меня, чтобы я внушала тебе сделать так.
Документы о моем браке с твоим отцом истреблены все, какие были при мне. Может быть, уцелеют какие-нибудь другие, где-нибудь в архивах — когда ты будешь в летах заняться этим, ты справишься, где служил твой отец и поищешь. Но если и везде все истреблено, законность твоего права остается неоспорима. Наша свадьба была в Путивле. Церковь была полна народу и все знали, кто жених и кто невеста. И через двадцать, и через двадцать пять лет еще останутся десятки свидетелей. Прости, дитя мое. О, как бы мне хотелось дожить до того, чтобы хоть раз поцеловать тебя! Ксения Серпухова". (Молчание.)
Надя (отирая слезы). Если бы я не знала, что это воля отца и желание матери, я не могла б взять себе этого богатства, куда я гожусь в богатые дамы? А когда будем жить только своим трудом, и я буду не хуже тех, с кем может иметь знакомство небогатая женщина.
Клементьев. Вы видите, Агнеса Ростиславовна, почему Наденька не может уступить вам своего наследства. Будете ли вести процесс, или согласитесь признать ее права — это как вы сами рассудите. Я не могу давать советов. — Пойдем, Наденька. (Уходят).
Явление 37
Агнеса Ростиславовна (оживая). Вы виноват, Андрей Дементьич. Я говорила вам, везите поскорее в церковь.
Городищев. Она не стала бы венчаться с Румянцевым и ушла бы венчаться с Клементьевым. Я виноват только тем, что льстил вам и исполнял ваши прихоти.
Агнеса Ростиславовна. А вы, старый дурак, зачем вы берегли такую гадкую бумагу?