Мастерская хороших воспоминаний

Иллюстратор – Кемниц Елена

Всё наше прошлое когда-то было нашим будущим. Оно манило, оно интриговало, мол, вот, новый поворот, и мотор ревёт… Потом оно как-то незаметно становилось прошлым, а у него есть страшенное свойство. Неизменность. Его не может изменить никто. И не надо! Один мудрец сказал: «Не дай вам Бог жить в эпоху перемен». Он знал, что говорил. Я скажу: «Да кто ж против будущего?! Да никто». Но страшно в него стартовать без поддержки, без выяснения, какая нога у тебя толчковая. Потом становится страшно оттого, что есть опыт фальстартов, подножек и травм. И тут я со своей «Мастерской хороших воспоминаний». Так или иначе всё наше будущее берёт истоки оттуда, из прошлого. Там опора, там подсказки и резервы. Эти рассказы о жизни. Эдакий паровозик

из Ромашково. Баку – Москва транзит. Я пишу свои воспоминания, а вы, читая их, по ассоциации воскрешаете свои. Так что у каждого в моей Мастерской получится экскурсия в своё же устаревшее будущее. Только не врите себе.

Факт рождения сам по себе мало что значит. Мне жизнь подарили. Великодушно ввели в мир, чтобы побыть в нём. Чтоб собраться из космического детрита и сгустков белка для возможности увидеть, научиться, узнать, познать, состояться, создать, насладиться вполне и оставить им… оставшимся после себя. Это всё глаголы, это всё – действия. Жизнь – это действие, усилия и кайф.

Предков лучше знать, так как тогда в дальнейшем, по ходу жизни, будет ясно, когда в тебе заговорила прапрабабушка по отцовской линии, а когда дед по материнской, или станет понятным, откуда взялись наклонности, способности, а то и чудачества. (Ну, это от тёти или дяди, но он вроде был сводным братом папы, к примеру).

Баку. Мама – студентка-шестидесятница. Папа курсант. Одноклассники. Ромео и Джульетта. Соответственно, их родители – Монтекки и Капулетти. Жили все по соседству в районе с уникальным названием «Военный городок Красный Восток».

Великие люди мои старики – победители в той страшной битве. По сути, битве добра со злом. Семья интернациональная. Двор – интернациональный. Отец – офицер, как из фильма «Офицеры», а мама – педагог (не училка, а именно педагог). Женщина романтичная, хотя и математик. Все родные пели, рисовали и даже писали стихи. Так что, как в песне: «Баку, Баку… Акаций белых пургу, крылатых чаек над морем забыть я не могу». Теперь я, как на ладони.

Там прошло детство и самое бесшабашное отрочество. Такое детство может быть только на юге и у моря.

Мои первые Новые годы, которые я помню, прошли в Баку. Это город древний, на берегу седого Каспия. Город ветров, минаретов, нефтяных вышек. Тогда этот город был особенным. Сейчас он славен и прекрасен, но бакинцы-шестидесятники прослезятся, вспоминая ТОТ Баку. Бакинец – это была национальность. Не все знают, что такое зима в южном городе. А это промозглая сырость, секущие дожди и холода. Недолго, правда. А потом яркое солнце, буйство снежно-белых, быстро бегущих облаков. Снег тоже иногда бывал, но не каждый год и очень непродолжительно. И вот надо же, в тот год он выпал. Огромный, белый, самый первый, какой я помню, в моей жизни. Волшебный, сказочный и… совершенно не похожий на песок. Во дворе кое у кого нашлись санки, а кое-кто взял картонки и тазики. Мы были одеты по-зимнему – тепло. Двор с тутовниками, ивами, южными соснами и пирамидальными тополями был укрыт снегом, а он всё падал и падал. Дети постарше под руководством взрослых лепили Деда Мороза и Снегурочку! Не банальных снеговиков, а сказочно красивые фигуры. Лица их были нарисованы гуашью, а снежные одежды украшены бусами и мишурой. Нас, маленьких, на наших санках и тазиках, связав их верёвками и сделав, таким образом, караван, вокруг двора бегом катал один очень известный в то время футболист республиканской команды. От него вкусно пахло одеколоном, и его горло согревал моднючий тогда мохеровый шарф. Накатались и нападались так, что снег был за шиворотом и в штанах. В это время бабушки и мамочки готовились к празднику… Оливье, рыбка, колбаска, икорка чёрненькая (она не была тогда в Баку дефицитом). Вино… «Голубой огонёк»…

Вот я дома. Меня раздевают, и вещи тут же отправляются сушиться. Бабушкин дом… Хочу, чтоб каждый представил себе самое дорогое и бережно сохраняемое в памяти. Бабушкин дом – это покой, счастье, защищённость и бесконечная радость общения и любви. Мои старики были фронтовиками, потому вся эта жизнь была ими завоёвана для меня, и оттого, что они видели много ужасов, они особенно нежно и крепко были влюблены в жизнь. Бабушка – прагматически и материально, а дед – философски созерцательно. Они слепили меня, передав мне всю противоречивость их натур и сумасшедшую любовь к людям и к жизни. Да и стариками

они тогда не были! Бабушке, например, было всего 49 лет.

Бабушка, женщина суровая, вдруг сказала, что она хочет мне кое-что показать, а я ей должна помочь. В комнате (большой комнате – это где люстра, буфет, большой стол со скатертью и диван с книжным шкафом, а также телевизор с креслом) на столе стояла довольно большая коробка. Мы сели за стол, и бабушка её открыла. В вате лежало множество малюсеньких ёлочных игрушек, красивеньких и ярких. Там же в отдельной коробочке лежала крошечная ёлочка в разобранном виде. Мы её собрали и нарядили, укутав нижний ярус ватой. У меня не было слов! Я была счастлива, я наряжала ёлочку. Первую в своей жизни. Потом был ужин у ёлочки, и меня пора было укладывать спать. Драма расставания с ёлочкой была ужасна.

За окном было совсем темно, бушевал страшный ветер. Он завывал в дверной скважине, выводя свои тоскливые рулады. Потеплело, и снег сменился дождём. Мокрый «снегодождь» бурными драматичными рыданиями стекал по оконному стеклу. Бабушка выключила в большой комнате свет, взяла стул от стола, поднесла его к окну и поставила на него меня, уже в ночной рубашке. В руках её появилась свеча – восковая роза. Алая и большая. Она поставила свечу на подоконник и зажгла. И темнота озарилась. Огонёк свечи отразился в оконном стекле, и ночь сделалась волшебной, а завывания ветра перестали пугать. Сейчас я точно знаю, что бабушка смотрела не на свечу, а на меня. Она дарила те впечатления, которые потом станут незабвенными. Они не потеряют своей остроты никогда, и уже мною будет зажжена свеча для какой-то другой малышки. И уже я увижу, как у маленького человечка осветится личико и зажжётся огонёк души. С Новым годом!

Живёшь ты эдак себе, живешь в свои неполные четыре года, и вдруг… Бах! Скарлатина!.. Но тебе три года и девять месяцев, и ты не знаешь, что за красная немочь (именно красная, потому что бывает и чёрная, и ещё бледная), злобная убийца изготовилась к нападению на тебя. Ну, болит горло, ну, нездоровится. С кем не бывает? И ещё сыпь. Особо никто не волнуется, потому что даже бабушка с дедушкой, у которых ты живёшь с рождения и которые души в тебе не чают, не догадываются, что это не просто простуда, это скарлатина – красная немочь.

Был приглашён врач, и он сказал – ангина (и частично он был прав). Потом снова был приглашён уже другой доктор, по поводу сыпи на тощем пузичке, и он сказал, что это аллергия, диатез (доктор думал, что он прав). По какой-то причине ни первый, ни второй диагнозы не удовлетворили мою бабушку. Не удовлетворили они и дедушку. Нервничая, он фланировал туда и сюда по коридору, чем раздражал бабулю. Наверное, мне было плоховато, наверное, не помогали полоскание и мази, рекомендованные эскулапами, наверное, стариков мучили невесёлые догадки, и тогда моя красивая молодая тётя воспользовалась знакомством. В тот период социальной жизни для людей было очень важно иметь связи, знакомства и даже блат. Это позволяло быстрее достигать желаемого. У тётушкиной знакомой была старенькая мама. Мама была врач-педиатр. Она приехала из Ленинграда в Баку, погостить к дочери, насладиться общением с внуком, которого звали Всеволод. Услышав его имя впервые и удивившись его необычности, я спросила, как мальчика звать покороче, и мне ответили, что можно звать его Сева, а можно Вова. У вас был друг, которого можно называть двумя именами на выбор? И чтоб при этом было ещё одно, парадно-выходное? Вот и у меня нет. Переварив в голове эдакое чудо, я стала звать его просто – СеваВова. Итак… Ко мне пришла бабушка моего знакомого, воспитанного мальчика СевыВовы, которая была ленинградкой, пережившей войну и блокаду, и которая была врачом-педиатром, продолжающим лечить деток, спасая их от недугов и обучая их мамаш обращению с младенцами и детьми постарше.

Она была масенькой, как мне тогда показалось, не выше меня, прозрачно светленькой, с пушистенькими белыми вьющимися волосами и глазами необыкновенной прозрачности и искристости. Возраст не сумел приглушить морозную солнечную невскую чистоту взгляда.

Я была скрупулёзно осмотрена, со всей академической тщательностью, а бабушка с дедушкой ещё и опрошены, от Рождества Христова и до наших дней. Потом меня поставили на бабушкин стул и велели поднять рубашонку для более серьёзного осмотра кожных покровов живота при ярком дневном свете. Я показала ей ещё ручки и горло и много рассказала про себя, чтоб в конце осмотра услышать, что у меня скарлатина. Мне помнятся вдруг изменившиеся лица бабушки и дедушки. Их нелегко было испугать или ввергнуть в состояние упадка духа. Мои бабушка с дедушкой прошли войну и видели всё, что человек видеть не должен. А тут…