Мать и мачеха
Шрифт:
Не будь я инженером-строителем, соорудившим к тому времени несколько очень сложных построек, я бы тотчас отказался. В глазах моих коллег была паника...
Я кивнул головой: берем! Подгаец так был удивлен моим согласием, что не смог скрыть злорадства. Наконец-то он исхитрился одновременно и дать, и ничего не дать. Он, видно, ни минуты не сомневался, что на Печерском спуске ничего построить невозможно. Тем более, многоэтажный дом...
"JUSTIFY"Когда я собрал после рабочего дня членов нашего кооператива и сообщил им, что мы получили площадку почти в центре города, в нескольких минутах от работы, у многих на глазах появились слезы.
Удача была сказочной. Однако это было лишь началом сказки...
Надо было
Проектировали сами, "как для себя". Потолки высокие. Комнаты, по киевским стандартам, большие, что власти обнаружили, лишь когда выписывали ордера на вселение. "На себя" нам разрешили трудиться лишь после полного рабочего дня, когда сотрудники расходятся. Боже, как мы выматывались! Как-то вечером зашел в электрический отдел и застал инженера-конструктора Марию Цеберко спящей за чертежным столом. Она, видно, протянула руку, чтоб провести на чертеже линию электрокабеля: рука с карандашом лежала на столе, голова на руке; так и заснула, не доведя линию до конца... Я тихо вышел, стараясь не скрипеть ботинками.
У Марии Цеберко муж работал на стройке в две смены, она мать двух малышей. Жизнь выматывала без остатка. Нет, так мы не вытянем...
После этого мы приняли решение проектировать в рабочее время, выделив "Гипросахару" -- за проектирование нашего дома -- любую сумму, которую он запросит...
По счастью, много с нас не запросили, но сколько анонимок ушло на нас!..
Ну, а "черная десятка", та просто превзошла самое себя!.. Она, как наиболее заслуженная часть общества, квартиры получила бесплатно. И давно. Кооператив ей был не нужен, лишь раздражал... Особенно отличался начальник электротехнического отдела Степан Рыжков. Лысый, с длинным туловищем и короткими ножками, язвительный и в своей язвительности неутомимый, он подозревал украинцев и русских -- не антисемитов в том, что они скрытые евреи... Он был в славном городе Киеве не один такой бдительный!.. Как-то мы шли домой вместе с высоким и сутулым Василием Феськовым, главным инженером проекта. Крупный, крестьянского склада Феськов был русским с головы до ног. Волнуясь, он рассказал, что его сын все годы мечтал быть врачом, два года проработал в медицинской лаборатории, чтоб иметь трудовой стаж. Получил от профессуры блестящую характеристику для поступления в медвуз, успешно сдал экзамены, а приемная комиссия отбросила его: кадровики раскопали, что кто-то в четвертом поколении предков был евреем... "Такого и в царское время не было, -- сказал он возмущенно.
– - Тогда существовала процентная норма, а ныне и норма не указ. Какое-то всеобщее помешательство..."
Помешались, правда, не все. В кооперативе было немало и русских, и украинцев, общее дело сблизило нас. А общая нужда -- тем более. Иногда, когда возвращались после поздних кооперативных "бдений", вдруг кто-то признавался в самом сокровенном, чего и родным не говорят. О несчастной любви своей вдруг говорил: "Какая любовь без квартиры!"
Мы считали дни до конца стройки... Чем ближе шло время к заселению, тем злее становились наши юдофобы.
Как-то я зашел по делам в отдел Степана Рыжкова. То ли он забыл, что нам разрешили во вторую половину дня работать над кооперативным проектом, то ли просто не знал, на ком злобу сорвать, как закричит: "Ты чего тут ходишь? Зачем людей от работы отрываешь? Чего принес в папке?!"
Я вначале опешил, затем повернулся к нему и выпалил ему прямо в лицо:
– - Я принес с собой длинный нож, резать антисемитов, и твою голову решил отрезать первой и выбросить собакам на съедение!
Господи, какой разразился в отделе гомерический хохот!
Лицо Рыжкова побелело, и он выбежал из своего отдела...
Когда я, согласовав технические вопросы, вышел в коридор, меня поджидал Рыжков.
– - Поляков, -- сказал он глухим голосом, -- а ведь ты, наверное, скрытый еврей?
Один из архитекторов тут же нарисовал огромного медведя на коротких рыжковских лапах, которому охотник Поляков втыкает в живот рогатину, и пошла гулять картинка по НИИ. Сколько в тот день было на лицах улыбок! Месяца два подряд сотрудники при встрече со мной спрашивали шутя: когда же я отрежу голову Рыжкову? И однажды главный инженер проекта Исаак Аронович Фельдман, самая светлая голова в "Гипросахаре", не в силах втолковать свое техническое решение Рыжкову, тупому, как валенок (а Рыжков должен был подписать это решение), сказал ему в сердцах:
– - Позову Полякова, быстренько подпишешь!..
Все развеселились, а Рыжков походил туда-сюда, разъяренный, и... подписал.
Тут уж весь институт хохотал. Не одну неделю.
Наш проект выдержал все испытания и в конце концов был признан столь удачным, что затем служил образцом для строительства "улучшенных домов" не только в Киеве...
Когда дом стал реальностью (на бумаге) и вороха чертежей и расчетов обрели все подписи, снова ожила наша неугомонная "черная десятка". Она потребовала себе лучшие квартиры. Свои они решили оставить детям или продать родне.
Квартиры к этому времени были уж распределены, и тогда на нас обрушился шантаж: "Не дадите мне угловую квартиру, -- сказал некто Романцов, известный в НИИ прохвост, -- на вас пойдут анонимочки. Утопят вас ревизии". Он притих лишь тогда, когда прораб Белоус, доведенный Романцовым до белого каления, бросился на него с доской, выломанной им из забора.
Но это были еще цветочки...
Отправились мы с ворохами документов в горисполком. Нас принял Власов, от которого ничего хорошего не ждали. Но Власова и на коне не объедешь: от него зависело, включат строительство в план или отложат, как говорится, до греческих календ. Мы ждали отговорок, оттяжки на месяц-другой, а он сказал нам:
– - Чего вы ко мне ходите? Если строительство вашей улочки-горушки включим в план через четыре года, это будет хорошо...
И он бы наверняка задержал строительство лет на 5 -- 6, но... не было бы счастья, да несчастье помогло. Власов был горьким пьяницей, пил, как правило, с именитыми заказчиками, и однажды лодка, на которой они катались по Днепру и пили, загорелась, и Власов попал в больницу. Нас чудом вставили в план -- во время его болезни...
Строительство поручили 4-му тресту, которым руководил главный инженер Абрам Лисовский. Он понимал, что это нелегкое дело -- строить 12-этажный дом на Печерском спуске, на оползневых грунтах. Он откладывал стройку, сколько мог, но, когда это было уже невозможно, подготовил все материалы и отправился к своему начальнику. Начальник 4-го треста И. Крючков, которого через несколько месяцев изгнали с работы за "финансовую нечистоплотность", как было записано, обругал инженера Лисовского матерной бранью и, швырнув ему обратно документацию, заявил в сердцах, что Абраму Лисовскому надо работать не в четвертом тресте, а в Израиле. "Там ему, Абраму, самое место!.."
Чтобы преодолеть противодействие Крючкова, мы привлекли к изысканиям и исследованию грунтов самых известных киевских ученых и инженеров, в том числе, главного специалиста "Киевпроекта"... Когда и это не помогло, создали новую комиссию, в которую включили и руководство технического отдела 4-го треста.
Руководители этих трудностей убоялись, и, чтоб уж никакого риска, решили разрезать дом "осадочным швом", как говорят строители, и посадить треть дома на специальных сваях ("буронабивных"), а остальные две трети -на сплошной железобетонной плите. Эта перестраховка, конечно, влетела нам в копеечку. Но, как говорится, снявши голову, по волосам не плачут...