Мать Иоанна от ангелов
Шрифт:
– Хочу, но боюсь.
Однако мало-помалу на него снизошел покой вместе с влажной ночной прохладой. Черные призраки отдалились, и спокойный, тихий сон принес отдохновение. А запах сена все же доносился из мешка и припоминались ему сельские труды и ощущение стекающих по спине капель пота. И снова возвышенный и нежный образ матери принес ему во сне душевный мир перед великим предприятием и грозящей ему великой опасностью.
3
Тем временем Казюк, шумно ступая, спустился по лестнице и, погасив свечку, вернулся по знакомому до мелочей
– Ну что, Казюк, проводил бедненького?
Казюк утвердительно кивнул.
– Он лег спать.
– А водку все же выпил, - сказал Володкович, стукнув черным крючковатым пальцем по столу.
– Не такой уж, видно, он воздержный.
Истопник засмеялся.
Володкович, изрядно навеселе, подтолкнул ксендзова парубка, который, чавкая, жевал огромные куски колбасы.
– Ну-ка, скажи ты, - вскричал он, - ты их все время видишь там, в их монастыре, воздержные они или нет?
– Воздержные, воздержные, - давясь колбасой, произнес возница, - только гроша за душой у них нет.
– Бедные?
– Ну нет! Есть там одна женщина, вдова, пани Сыруц, так она им то денег даст, то подсвинка...
– И что? Лопают сало? Лопают?
– А что поделаешь? Другой еды у них нет...
Володкович бурно захохотал и обнял пани Юзю, та со страху подскочила, но, видя, что пьяный шляхтич ничего дурного не делает, осталась на месте и даже налила еще по стаканчику.
– Ну, а наши людыньские сестрички, - спросил он, - тоже едят свиное мясо?
– Зачем им свиное мясо?
– сказала пани Юзя.
– У них есть другие удовольствия...
И она плотоядно захихикала.
Пан Янко, сидевший рядом, хлопнул жену по спине.
– Что ты тут болтаешь, да еще на ночь глядя.
– Все это знают, - возразила толстуха.
– А что мне с того, что все знают! Не болтай, и все. Еще, упаси бог, в недобрый час помянешь...
Тут истопник басовито вставил:
– Я из пани хозяйки мигом беса выгоню. Клин клином вышибают.
Пани Юзя засмеялась, потом лицо ее стало серьезным.
– Нельзя так говорить, пан Одрын. Тут страшные дела творятся.
Володкович придвинулся к пани Юзе и, тараща глаза, сказал:
– Не будь я Винцентий, скажи нам, пани Юзефа, скажи нам всю правду, что там делается в этом монастыре. Как там бесы куролесят? Ух, так мае любопытно, что до завтра, право, не дотерплю...
– И крепко потер руками, чуть искры из них не посыпались.
– Завтра экзорцизмов не будет, - степенно ответила пани Юзя.
– О, жаль! А послезавтра?
– И послезавтра не будет - монахини наши на исповедь идут.
– На исповедь? Дьявол у них внутри сидит, а они на исповедь ходят?
– Дьявол дьяволом, а бог богом, - изрек Одрын, даже Казюк поднял задумчивое лицо и внимательно на него посмотрел. Одрын слегка смутился под этим взглядом.
– Не болтайте такое попусту, - добавил пан Янко.
– Как попусту, дорогой пан хозяин, как попусту?
– трясся от смеха Володкович.
– Да ведь это для моего поучения пани должна мне рассказать все - какие они, эти монашки, да как все это получилось. Правда ли, что ксендз Гарнец был колдун? И как там вышло с этим чудаком? Ну, что же вы все молчите?
Действительно, в эту минуту пани Юзя отошла к стойке и словно бы чем-то там занялась, а остальные опустили головы над столом и даже не смотрели на Володковича. Тот окинул компанию быстрым взглядом своих маленьких, круглых глазок и вдруг захихикал - все вздрогнули.
– Ах боже, да вы, знать, правду скорбите по покойном ксендзе!
– Скорбеть не скорбим, - глубоким басом молвил Казюк, - а все равно жаль человека, даже самого дурного.
– А какой он был?
– спросил Володкович.
– Святым-то не был, - серьезно сказал Янко.
– А мясо шипело, как у кабана, - с отвращением сказал Одрын.
– Как это можно вот так жечь человека?
– вдруг неожиданно для всех сказал парубок ксендза.
– Ешь, ешь, - ответил ему на это Володкович.
– Ешь, ешь, - мягко повторил Казюк.
Парубок с приязнью взглянул на Казюка и умолк. Вскоре и есть перестал.
– И как же его сожгли?
– спрашивал неугомонный Володкович.
– Взяли, потащили да и сожгли? А облачение-то с него сняли?
– Облачение на огне сгорает, и человек остается голый, - деловито пояснил Одрын.
– Суд был... епископский, - сказал хозяин.
– Те-те!
– удивлялся Володкович.
– Епископы приезжали? Да? И осудили его? Ну, значит, ясно, что он был чернокнижник, раз епископы осудили. Право слово! Уж я-то верю в нашу святую католическую церковь...
– И он вдруг разразился бессмысленным смехом. Сивуха заметно на него подействовала.
Пани Юзя перекрестилась широко, почти по-православному.
– Упаси нас, боже, - прошептала она, - упаси от дурного слова.
Хозяин, не расположенный шутить, подвинулся к Володковичу и начал тихо ему втолковывать:
– Говорю тебе, приятель, замолчи! Здесь теперь не до шуток! Один только новый приходский ксендз, тот еще ничего, знай, молится и больше ни на что внимания не обращает, а все прочие здешние люди - это истинная кара божья. Только и делают, что друг за другом шпионят да ксендзам в монастырь доносят...
– И много их там?
– Теперь четверо, пятый вот приехал. А на суд над покойным Гарнецом так двенадцать собралось. Те, что сейчас живут здесь, следят, не скажет ли кто что-либо греховное, и сразу на допрос - где, да что, да как? Господь бог тебя вдохновил или дьявол? А бес его знает, кто меня вдохновил, чтобы я цену за ночлег повысил! Может, и какой-нибудь праведник проезжий! Бедного нашего приходского ксендза вовсе безвинно сожгли - теперь они сами это понимают...