Мать Иоанна от ангелов
Шрифт:
– А сестры плясать не перестали?
– Помилуй бог! Они еще похлеще штуки показывают! Что Гарнеца сожгли, ничего это не помогло!
– Значит, не был-он колдуном!
– заключил Володкович, рад-радешенек, будто ему табун в сотню голов подарили, оглядел сидевших за столом и весело заржал. Казюк хмуро посмотрел на него.
– Понапрасну душу загубили!
– заметил Одрын.
– Ну да, понапрасну, дорогой мой, понапрасну! Вот чепуха-то какая! веселился Володкович. Пани Юзя между тем снова вытерла стаканы
– За здоровье покойника!
– засмеялся шляхтич.
– Эй, ваша милость, иди-ка ты, пан, спать, - со злостью сказал Казюк.
Пани Юзя удивленно посмотрела на него.
– Казюк, ты чего такой злой?
– Спать хочу.
– Ну, так иди. Возьми с собой этого парня.
Пани Юзя была родом из-под Варшавы и выговаривала слова мягко, нежно, добрые ее глазки, заплывшие жиром, смотрели на всех ласково, особенно на Казюка, который был парнем статным, хоть и неотесанным.
– Идем, - сказал он, хлопнув парубка по плечу.
Оба встали из-за стола и перекрестились.
– Спокойной ночи!
– Спокойной ночи!
На дворе было темно и тихо, против корчмы сплошной черной тенью высился монастырский костел, строгий и угрюмый. В монастырских окнах было темно, лишь в одном светился слабый огонек лучины. Парни пошли по хлюпающей грязи двора, было еще не поздно, хотя и темно. И вдруг с колокольни донесся одинокий, прерывистый звон маленького колокола.
– Звонят, - сказал парубок.
Они вошли в конюшню и уселись на широкой, покрытой кожухами лежанке. Лошади фыркали, бренчали цепями, в открытые ворота конюшни глядела теплая осенняя ночь, и, когда глаза привыкли к темноте, стали видны те самые звезды, которые ниспослали молитву отцу Сурину.
– Звонят, - повторил парубок.
– Зачем они звонят?
Казюк лениво перекрестился и залез поглубже на лежанку.
– Такой здесь обычай, - сказал он.
– Звонят за заблудившихся путников.
– Вот как!
– Да, так епископ говорил. За заблудившихся в лесу.
– В лесу заблудиться страшно, - заметил парубок.
– Ну, залезай и спи, - сказал Казюк.
– Как тебя звать?
– Юрай.
– Залезай, Юрай. Завтра тебе в обратный путь.
– Да, надо. Ксендзы велели сразу возвращаться.
– А далеко до Полоцка?
– Далеко. Целый день ехали.
Юрай забрался на лежанку и прикрылся своим кожухом. Но он все глядел на звезды и спать, видно, не собирался. Казюк широко перекрестился. Юрай словно мечтал о чем-то или так задумался. Впрочем, и Казюку не хотелось спать.
– Казюк, - начал Юрай, - а ты в дьявола веришь?
– Верю.
– А ты видел его?
– Видел.
– Он с рогами?
Казюк, весело рассмеявшись, толкнул Юрая в бок.
– Дурачина!
– Чего так?
– Он с крыльями был. А лицом как мать настоятельница.
В туманном воздухе жалобно неслись одинокие, редкие удары колокола. Вот прорезал воздух один звук, потом он долго угасает, затихает, замирает, как звук задетой струны, - и вдруг раздается следующий и тоже уходит куда-то вдаль. Во всем местечке ни одного огонька, и не слышно иных звуков, только этот призыв к заблудившимся в лесу. Но, наверно, никто его не слышал, кроме этих двух парней на лежанке.
– А лес такой страшный, - медленно произнес Юрай.
– Ой-ой! Едешь и едешь, черный такой, и ни души не видать. Как выехали мы на заре, так до самой Людыни никого не встретили. Только вот цыганку в корчме на перекрестке...
– Они-то в корчме наелись, - сказал Казюк, - а тебе за целый день ничего не дали...
– Дело привычное, - сказал Юрай и повернулся на другой бок.
Колокол умолк, и стали отчетливей слышны звуки конюшни - тяжкие вздохи лошадей, похожие на вздохи людей, молящихся ночью.
– Ну, и какой же был этот дьявол?
– опять спросил Юрай.
– Больно ты любопытный, - буркнул Казюк.
– Ну, расскажи, я ж никогда дьявола не видал.
– И я не видал, - сказал Казюк.
– А что ж ты говоришь?
– Самого-то не видал. Только видал, как он сестер мучил. Сестру Терезу от Младенца Иисуса да сестру Марию от Троицы. Одна сестра Малгожата Акручи от этого избавлена... Каждое воскресенье они, бесы эти, такие безобразия творят! Сестры скачут и пляшут по всему костелу, точно канатоходцы на ярмарке. А пуще всех - наша настоятельница, мать Иоанна от Ангелов...
– Так ее звать?
– Ну да.
– Мать Иоанна от Ангелов?
– Угу.
– Так ей же надо называться не от ангелов, а от дьяволов.
– Все они себе такие прозвища понадавали. На самом-то деле ее иначе звать... Отец ее живет под Смоленском, палаты у него, как у воеводы, зовется он князь Бельский...
– Такой богатый, а дочку в монастырь отдал?
– Э, у него этих дочек дюжина, а на этой никто бы и не женился горбатая!
– Горбатая? Что ты болтаешь? Стало быть, уродина?
– Нет, не уродина - глазищи, как у коровы.
Колокол зазвучал опять, в стонущем его звоне слышались предостережение и мольба. Казюк еще раз перекрестился.
– Во имя отца и сына...
Он посмотрел на Юрая. В темноте он увидел лицо парубка, обращенное ко входу, и расширенные глаза, как два черных провала. Казюк опять его толкнул.
– Перекрестись и ты, - сказал Казюк, - наговорил ты тут всякого неподобства.
Юрай зашевелился, придвинулся к Казюку.
– Слышь, Казюк, - сказал он, - я боюсь.
– Перекрестись.
Казюк подложил Юраю под голову длинную свою руку, похожую на крыло птицы. Юрай еще плотнее прижался к нему.