Matador
Шрифт:
Снова раздался смех и мягкий дробный стук копыт. Бычок появился на арене. У Рафи взмокли ладони. Он вытер их о штаны. «Пора», — подумал он и шагнул вперед.
…В фургон его принесли. Дойти сам после такого удара он бы не смог. Тело болело так, словно его пропустили через мельничные жернова. Досталось не только от рогов бычка, но, кажется, и от его копыт. Прежде чем его оттащили за хвост, он успел несколько раз ударить головой лежащего ничком на земле Рафи, а потом, запнувшись об него, чуть не упал сам… Копыто
Его осторожно положили на какие-то тюки.
— Ничего, руки-ноги целы, — сказал кто-то.
— Крепко ему досталось, — ответил другой голос. — Бычок-то оказался не промах.
Рафи сплюнул сквозь зубы. Во рту стоял солоноватый привкус крови. Все лицо распухло, по щеке текло что-то липкое. Тоже кровь, догадался Рафи. Чертов бык…
Он так и не понял, что случилось, почему он оказался на песке. Вроде все шло хорошо… Бык не испугался толпы, не стал убегать и жаться к телегам. Он почти сразу понял, чего от него ждут, и бросился на мулету.
Они сумели вместе сделать несколько вероник. И даже заслужили аплодисменты. Но когда Рафи решил закончить эту серию полувероникой… Вот тогда-то он и допустил ошибку. Подвело то самое шестое чувство, он решил, что бык находится чуть дальше, и не успел… Совсем немного. Слух резанул крик Вероники. Что она крикнула? Вроде, «берегись»…
— Как ты? Дышать можешь? — спросили его. Рафи что-то прохрипел и закашлялся.
— Кажется, ребра сломаны, — сказал тот же голос.
— Ничего, главное, голова цела. И не проткнул он его… Отлежится недельку, все в порядке будет.
Рафи слышал все это, как сквозь толстый слой ваты. Каждый звук отдавался в голове тупой болью. Ему хотелось, чтобы его оставили в покое. Кто-то попытался уложить его поудобнее, но добился лишь того, что все тело Рафи пронзила новая вспышка боли. Юноша не выдержал и застонал.
— Оставьте его, — послышался резкий голос Вероники. — Уходите, я сама за ним присмотрю. Давайте, давайте, нечего таращиться… Идите, собирайтесь, вечером мы должны сняться отсюда.
— Лежи спокойно и ничего не говори, — сказал Вероника Рафи, когда они остались одни в фургоне.
Она влажной тряпкой осторожно вытерла ему лицо, смыв уже запекшуюся кровь, потом снова смочила ее в холодной воде и положила на лоб. Рафи стало немного легче.
— Что произошло? — прошептал он, с трудом разлепив распухшие губы. — Как он меня достал?
— Молчи. Потом обо всем поговорим… Сейчас тебе лучше не болтать, если ребра сломаны. Только больнее себе сделаешь.
— Меня оставят здесь?
— Не говори ерунду, никто тебя не оставит.
— Но твой отец…
— Ты можешь помолчать? Я же сказала тебе, никто тебя здесь не собирается оставлять. Полежишь спокойно несколько дней да потом снова примешься за дело. Если захочешь, конечно… Хотя ведь захочешь… Мне почему-то кажется, что этот бык тебя ничему не научил.
— Научил, — тихо сказал Рафи.
— Чему же, интересно знать? — хмыкнула Вероника, меняя тряпку.
— Слушать… И не рисовать на песке.
— Что?
— Потом, — слабо улыбнулся Рафи. — Потом объясню… Позже… Сейчас тяжело…
И тут он начал проваливаться куда-то, и с каждой секундой падения боль отступала, отступала, потом стала совсем далекой, едва ощутимой, и он потерял сознание.
Прошло не несколько дней, а почти две недели, прежде чем Рафи смог ходить без помощи посторонних. Все это время Вероника почти не отходила от него, меняла повязки, кормила, умывала… Она даже добилась того, что поменялась местами с Луисом, чтобы и ночью быть рядом с раненым. Правда, «добилась» — это громко сказано. Девушка просто заявилась в фургон со своими вещами и без обиняков сказала Луису, чтобы тот перебирался в ее повозку. Тот даже не попытался возражать. Молча собрался и ушел. Тогда Рафи удивился тому, как взрослые мужчины слушаются эту девушку. Единственным объяснением было то, что она является дочерью хозяина. Вряд ли кто-то захочет портить с ней отношения и тем самым рисковать своим местом в труппе…
Когда Рафи немного окреп, она стала выводить его каждый день на улицу, и они вместе проходили несколько десятков шагов. Впрочем, поначалу проходила лишь Вероника, Рафи же почти висел на ее плече. Но постепенно синяки прошли, голова перестала кружиться при малейшем усилии, и их прогулки стали походить действительно на прогулки, а не на вынос раненого с поля битвы.
Несколько раз Рафи заходил навестить хозяин. Но и здесь Вероника заставила усомниться Рафи в том, кто на самом деле главный в этом цирке.
Девушка внимательно следила за Рафи и, как только видела, что тот начинал уставать, бесцеремонно выставляла отца на улицу. И тот беспрекословно повиновался, словно цирк принадлежал не ему, а его дочке.
Когда шут пришел в первый раз, Рафи был уверен, что сейчас его выгрузят, донесут до какой-нибудь дешевой гостиницы и оставят. Он, превозмогая боль, приподнялся на локте и спросил:
— Ты решил меня выгнать?
Хозяин опустился на сундучок, служивший одновременно стулом, и долго молчал, робко, как показалось Рафи, поглядывая на дочь, невозмутимо занимавшуюся своими делами.
— Нет, Рафи, — откашлявшись, начал он. — Выгонять я тебя не буду. Во всяком случае, пока…
Вероника чем-то громыхнула в полутьме фургона.
— В общем, ты не так уж плохо выступил… Но был слишком уверен в себе.
— Я это понял. Рисунок на песке.
— Да, именно так. Ты придумал себе этого быка и перестал слушать и чувствовать его. Ты слушал и чувствовал себя. За что и поплатился.
— Да. Но я смогу…
— Сможешь, — перебил его шут. — По крайней мере, попытаешься… Я тебе дам эту возможность. Собственно, я для того и пришел, чтобы тебе это сказать. Отдыхай спокойно, Рафи. Но пока лежишь, подумай все-таки о том, чтобы выступать со мной.