Матиас Шандор. Пятнадцатилетний капитан
Шрифт:
«Электро-2» стоял на якоре в нескольких кабельтовых от берега, среди уснувших тёмных вод, на которых в этот прекрасный июньский вечер не было ни малейшей ряби.
Но доктор решил не ночевать на этом судне. Видимо, по каким-то соображениям ему не хотелось, чтобы стало известно, что судно принадлежит ему. Поэтому он высадился в самом Катаро, намереваясь вместе с Матифу устроиться в какой-нибудь гостинице.
Доставивший их на берег катер тут же скрылся в ночной мгле и пошёл направо от порта, в бухточку, где мог остаться незамеченным. Доктора в Катаро никто не мог узнать, и в этом отношении он считал себя в такой же безопасности, как если бы укрылся в самом отдалённом уголке земли. Жители этой богатой далматской провинции, славяне по происхождению, даже и не заметят иностранца.
Когда смотришь на город с моря, кажется, будто он построен в тесной расселине горы Норри. Его первые дома тянутся вдоль набережной, отвоёванной у моря, в глубине бухты, углом врезающейся в горный кряж. В самом углу этой бухты, берега которой радуют взор прекрасными деревьями и пышной зеленью, находится пристань, принимающая океанские пакетботы, преимущественно компании Ллойда, и большие каботажные суда, бороздящие Адриатику.
Доктор сразу же стал искать гостиницу. Матифу всюду следовал за ним, даже не осведомившись, где они высадились. Будь то Далмация, будь то Китай — ему было совершенно безразлично. Как верный пёс, он шёл туда, куда направлялся хозяин. Он был просто инструментом, послушным орудием, готовым вертеться, сверлить, буравить, и доктор собирался пустить его в ход как только понадобится.
Они прошли по аллее вдоль набережной, миновали крепостную стену и направились по узким крутым улицам городка, где живёт около пяти тысяч человек. Это было как раз время, когда запирают Морские ворота, открытые только до восьми часов вечера, за исключением тех дней, когда прибывают пакетботы.
Доктор вскоре убедился, что в городе нет ни одной гостиницы. Следовательно, надо было искать человека, который согласился бы сдать помещение, что, впрочем, местные домовладельцы делают весьма охотно, так как это приносит им хороший доход.
Хозяин такой нашёлся, нашлась и квартира. Вскоре доктор расположился в нижнем этаже домика, на довольно чистой улице, в помещении, вполне подходящем для него и его спутника. Сразу же условились, что Матифу будет столоваться у домовладельца, и хотя последний заломил неслыханную цену, — которая, впрочем, оправдывалась диковинными объёмами его нового постояльца, — сделка была заключена к полному удовольствию договаривающихся сторон.
Сам же доктор оставил за собою право питаться вне дома.
На другой день, предоставив Матифу распоряжаться временем по его усмотрению, доктор пошёл на прогулку и прежде всего заглянул на почту, куда должны были поступить письма и телеграммы, адресованные ему на условные инициалы. Корреспонденции ещё не было. Тогда он отправился за город, желая ознакомиться с его окрестностями. Вскоре он набрёл на довольно сносный ресторан, где обычно собирается катарское общество, австрийские чиновники и офицеры, которые считают пребывание здесь за изгнание, а то и вовсе за тюремное заключение.
Теперь доктор выжидал только подходящий момент, чтобы приступить к действиям. Вот каков был его план.
Он решил похитить Петера Батори. Но схватить его и перевезти на яхту, пока она стояла в рагузском порту, было бы затруднительно. В Гравозе молодого инженера все знали; общественное внимание было приковано к «Саварене» и её владельцу; поэтому, даже если допустить, что похищение удалось бы, — оно сразу же получило бы огласку. А ведь яхта была всего-навсего парусником, и пустись за ней вдогонку какой-нибудь пароход, — он быстро нагнал бы её.
В Катаро же похищение могло осуществиться гораздо легче. Завлечь сюда Петера Батори не представляло никакой трудности. Можно было не сомневаться, что он примчится по первому же вызову доктора. Здесь его никто не знал, как не знали и доктора, а едва только Петер окажется на «Электро», — судно выйдет в открытое море, и тут юноша узнает всю правду о прошлом Силаса Торонталя, и образ Савы померкнет в его сердце, заслонённый образом покойного отца.
Таков был, в сущности очень незамысловатый, план. Ещё два-три дня, — последняя отсрочка, назначенная доктором, — и замысел будет приведён в исполнение: Петер будет навеки разлучён с Савой Торонталь.
На другой день, девятого июня, пришло письмо от Пескада. Он сообщал, что в отношении особняка на Страдоне нет решительно ничего нового. Что же касается Петера Батори, то Пескад не видал его с того самого дня, как он ходил в Гравозу, за двенадцать часов до ухода яхты.
Между тем Петер не мог уехать из Рагузы; вероятно, он просто не выходит из своего домика. Пескад предполагал, — и он не ошибался, — что перемена в поведении молодого инженера вызвана отплытием «Саварены», ибо после ухода яхты он вернулся домой крайне расстроенный.
Доктор решил приступить к делу на следующий же день, а именно послать Петеру Батори письмо с приглашением немедленно приехать в Катаро.
Но неожиданное событие нарушило планы Антекирта, хотя в конечном итоге привело к той же цели.
Вечером, часов в восемь, когда доктор прогуливался по набережной, было получено сообщение о прибытии пакетбота «Саксония».
«Саксония» шла из Бриндизи, где она приняла на борт пассажиров. Теперь она направлялась в Триест, с заходом в Катаро, Рагузу, Зару и другие порты на австрийском побережье Адриатики.
В сумерках доктор стоял у сходен, глядя, как высаживаются на берег пассажиры, как вдруг он вздрогнул и замер на месте при виде некоего пассажира, багаж которого выносили на набережную.
Человек этот, на вид лет сорока, с надменным, даже наглым взглядом, отдавал громким голосом распоряжения. Это был один из тех субъектов, в которых дурное воспитание сказывается даже тогда, когда они вежливы.
«Он? Здесь? В Катаро?»
Эти слова едва не сорвались с уст доктора, но он вовремя сдержался и притушил гнев, вспыхнувший у него в глазах.