Матиас Шандор
Шрифт:
Хотя требовать невозможного и нельзя, всё же славный малый стремился к этому невозможному, всячески стараясь завлечь в балаган хоть десяток зрителей, и не терял надежды, что они всё-таки посетят его убогую арену. Но ни зазывания, столь занятные благодаря иностранному акценту Пескада, ни остроты, которые могли бы прославить любого водевилиста, ни ужимки, способные рассмешить даже статую святого в соборной нише, ни гимнастические номера, во время которых тело Пескада складывалось самым невероятным образом, ни травяной парик с косичкой из укропа, болтавшейся на его красном камзоле, ни двусмысленности, достойные римского Пульчинелло и флорентийского Стентарелло, – ничто не действовало на публику.
А между тем Пескад и Матифу уже несколько месяцев забавляли жителей здешних мест и знали, чем угодить славянскому населению.
Покинув Прованс, приятели перешли Прибрежные Альпы, миновали Миланскую провинцию, Ломбардию, Венецианскую область и во всех случаях жизни прекрасно дополняли друг друга, ибо один пускал в ход свою силу, а другой – изворотливость. Успех довёл их до Триеста – до самого сердца Иллирии. Затем они прошлись по Истрии и добрались до далматинского побережья – до Зары, Салоны и Рагузы – и все ещё считали, что выгоднее идти вперёд, чем возвращаться вспять. Позади лежали места, где их уже видели. А продвигаясь вперёд, они несли с собой новый репертуар, что сулило известный заработок. Однако теперь они все более убеждались, что их турне, и без того не слишком прибыльное, начинает принимать уже совсем плачевный оборот. Поэтому бедные неудачники мечтали лишь об одном: как бы вернуться на родину, вновь увидеть Прованс. Они давали себе зарок, что больше никогда не будут так далеко уходить от родных мест. Но к ногам их были привязаны тяжёлые колодки, колодки нищеты, и пройти несколько сот лье с такими колодками было делом нелёгким!
Однако, прежде чем думать о будущем, следовало позаботиться о настоящем, то есть об ужине, который был ещё отнюдь не обеспечен. В кассе не было ни гроша, – если позволительно назвать кассою уголок носового платка, куда Пескад обычно завязывал их совместный капитал. Тщетно паясничал он на подмостках! Тщетно бросал в пространство отчаянные призывы! И тщетно Матифу выставлял напоказ свои мускулы, на которых вены выступали, как ветви плюща на узловатом стволе! Ни единый зритель не проявлял желания проникнуть за холщовый занавес.
– Ну и тяжелы же далматинцы на подъём, – говорил Пескад.
– С места не сдвинешь, – соглашался Матифу.
– Право же, сегодня, видно, почину так и не будет! Придётся нам, Матифу, складывать пожитки.
– А куда мы отправимся? – осведомился великан.
– Много хочешь знать, – ответил Пескад.
– А ты всё-таки скажи.
– Как ты думаешь, не отправиться ли нам в страну, где есть надежда поесть хоть раз в сутки?
– Что же это за страна, Пескад?
– Она далеко, очень-очень далеко… страсть как далеко… и даже ещё дальше.
– На краю земли?
– У земли нет края, – многозначительно изрёк Пескад. – Будь у неё край, она не была бы круглой. А не будь она круглой, она не вертелась бы. А не вертись она – она стояла бы на месте, а стой она на месте…
– Что же тогда? – спросил Матифу.
– Ну, тогда она свалилась бы на солнце, да так быстро, что за это время и кролика не своровать.
– А тогда что?
– А тогда случилось бы то, что бывает, когда у неуклюжего жонглёра сталкиваются в воздухе два шара. Крак! Все трещит, всё валится, публика свистит, требует, чтобы ей вернули деньги, и их приходится возвращать, и уж в такой день ужина не бывает.
– Значит, – уточнил Матифу, – если бы земля свалилась на солнце, ужинать уж не пришлось бы.
И Матифу погрузился в бескрайние размышления. Он уселся на подмостках, скрестил руки на груди, обтянутой трико, покачивал головой, как китайский болванчик, ничего не видел, ничего не слышал и молчал. Он был захвачен течением причудливых мыслей. Всё смешалось в его огромной башке. И вдруг он почувствовал, что где-то внутри, в самых глубинах его существа, разверзлась некая бездна. Ему показалось, будто он куда-то поднимается – очень, очень высоко. Страсть как высоко. (Выражение, только что употреблённое Пескадом, произвело на Матифу сильное впечатление.) Потом ему почудилось, что кто-то выпустил его из рук и он падает… в свой собственный желудок, то есть в пустоту!
Истинный кошмар! Бедняга встал со скамейки и протянул руки как слепой. Ещё немного, и он свалился бы с подмостков на землю.
– Что с тобой, Матифу? – воскликнул Пескад, схватив товарища за руку и не без труда оттаскивая его назад.
– Со мной… со мной… Что?
– Да, что с тобой?
– Вот что… – проговорил Матифу, собираясь с мыслями; хоть их было и не много, задача всё же была не из лёгких. – Вот что… Надо мне с тобой поговорить, Пескад.
– Ну так говори, друг мой. Можешь не бояться, нас никто не подслушает, – вся публика разбрелась!
Матифу присел на скамейку и могучей рукой осторожно, словно боясь переломать своему маленькому товарищу кости, привлёк его к себе.
2. СПУСК ТРАБАКОЛО
– Значит, ни с места? – спросил Матифу.
– Что ни с места? – переспросил Пескад.
– Да дела.
– Они могли бы идти походче, слов нет, но могло бы быть и того хуже.
– Пескад!
– Что, Матифу?
– Ты не рассердишься, если я что-то скажу?
– Может быть, и рассержусь, если оно того стоит.
– Так вот… тебе бы лучше со мной расстаться.
– Как это "расстаться"? Оставить тебя в беде? – спросил Пескад.
– Да.
– Говори, говори, чудак. Что ты ещё придумал?
– Ну да… Я уверен, что если ты останешься один, ты живо выпутаешься из беды. Я тебя связываю, а без меня тебе ничего не стоит…
– Скажи-ка, Матифу, – серьёзно отвечал Пескад, – ты ведь толстый, правда?
– Толстый.
– И большой?
– Большой.
– Так вот, никак не пойму, как это в тебе, хоть ты и толстый и большой, могла уместиться такая непомерная глупость, какую ты сейчас отмочил.
– Да почему же, Пескад?
– Да потому, друг мой, что она больше и толще тебя самого. Не хватало ещё, чтобы я тебя бросил, дурья голова! Да если меня с тобой не будет, чем же ты, спрашивается, станешь жонглировать?
– Чем стану жонглировать?..
– Кто с опасностью для жизни станет прыгать через твою башку?
– Да я не говорю…
– Или перелетать с одной твоей руки на другую?
– Н-да, – промычал Матифу, не зная, что ответить на такие вопросы, поставленные ребром.
– Кто будет с тобой перед неистовствующей публикой… если паче чаяния, публика соберётся…