Матильда Кшесинская. Любовница царей
Шрифт:
Люди откровенно, с любопытством ее разглядывают. Пестрая эта толпа в живописных каких-то лохмотьях: шелковых цветных сари, мини-юбках, шортах, сандалиях на босу ногу, пробковых колониальных шлемах, ковбойских шляпах, беззаботно о чем-то болтающая, жующая, хохочущая, кажется ей то ли участницей экзотического карнавала, то ли проводимой на берегу киномассовкой.
– Мама, как вы себя чувствуете?
– Спасибо, мой друг, замечательно!
В переполненном трюме речного трамвайчика – влажная духота, выхлопная гарь из машинного отделения, запах дешевых духов. Стучит монотонно под полом работающая турбина. Плеск воды за бортом, свежий ветер из иллюминатора. Взмывают стремительно в воздух, атакуя брошенный кем-то кусок бисквита, крикливые чайки.
«Сена втекает в Париж». Как замечательно сказано! Не вспомнить только, кем именно?
Идет параллельным курсом, проносится мимо двухэтажный нарядный трамвайчик. На палубах, в окошках – люди. Машут приветственно в их сторону, что-то неслышно кричат. Буксир тянет вверх по течению караван груженых шаланд. Ныряют по-утиному в волнах шустрые ялики. Пассажиры на скамейках салона шумно делятся впечатлениями, закусывают, обнимаются, целуются.
Проплыли под мостом Гренелль. Остались позади Елисейские Поля, мелькнул по правую руку Валь-де-Грас. Реку теснят с обеих сторон придвинувшиеся к набережной кварталы многоэтажных домов, скверы, сады, дворцы. Сена втекает в центр Парижа. Мост Альма… Мост Инвалидов… Украшенный позолоченными колоннами мост Александра Третьего. Сам именинник, говорят, закладывал первый камень в его фундамент…
– Вам не холодно, мадам? Наденете жакетку?
– Спасибо, не стоит.
Мост де ля Конкорд… Мост Руайяль… Мост Карусель… Потянулись слева ажурные башни и стены Луврского дворца.
Из капитанской рубки наверху звучат призывно удары колокола: пароходик втягивается медленно под каменные пролеты Нового моста, самого старого в Париже. Остров Ситэ – остановка. Теснясь на трапе, шумно переговариваясь, сходят на пристань туристы, направляющиеся к Тюильри, Нотр-Дам, Мадлен, в музеи Лувра, на Центральный рынок. На смену им поднимаются новые. Разговоры, шутки, смех. В салоне нечем дышать, она вспотела под шерстяным пледом, пробует расстегнуть застежку броши у горла…
– Нет-нет, мама, этого не следует делать!
Сигнал пароходного колокола – они отплывают. За стеклом иллюминатора медленно кружат, словно на карусельном кругу, пропадают из вида Сен-Поль-Сен-Луи, Сен-Шапель. Ее слегка подташнивает.
«Ваше лекарство, мадам», – голос Мари.
Господи, опять это пойло! Горечь омерзительная!
– Еще немного воды?
Она качает отрицательно головой, откидывается на спинку скамьи.
Пространство у нее перед глазами двоится, плывет. Кружит, ускоряя движение, выцветший, в мутно-серой дымке, небосвод, падают в бездну коробки зданий, набережная с фонарями и деревьями. Чья-то безжалостная рука все туже сжимает сердце…
«Кажется, ее укачало!»
«Мама, прилягте, прошу!»
«Может, попросить капитана причалить?»
«Придвиньте ее поближе к окну! Ноги повыше!»
Она плывет по знакомой реке…
Охтинский мост… Тучков… Троицкий… Гранитные набережные, соборы, дворцы, желтые фасады казенных зданий, вычурные особняки за чугунными оградами с белыми колоннами портиков… Купол Исаакия… Шпиль Петропавловской крепости… Александровская колонна…
Шприц, пожалуйста!.. Камфора!.. Грелки на ноги!
На Дворцовой набережной – не протолкнуться. Летят в обоих направлениях кареты, коляски, пролетки, тарантасы. Ясно: День святого Александра, никто не работает. С Васильевского острова движется в сторону Колокольной церкви крестный ход: иконы, кресты, хоругви, царские портреты. Странно: по календарю конец лета, а на людях – кафтаны, тулупы, длиннополые шубы-«сибирки», фризовые шинели, меховые салопы, шерстяные толстые платки. Щиплет щеки пряный морозец. Над городом, над Невой, над безбрежным миром кружит серебристая солнечная метель.
– Матильда Феликсовна, ау!
Федор Иванович свесился с парапета, машет энергично в ее сторону. Одет в тяжелые пышные облачения полководца Олоферна из «Юдифи», засыпан с ног до головы искрящимся снегом.
– Как же это вы так, матушка моя? – кричит с укоризной. – Забыли про мой бенефис!.. «Мно-огоо в том го-ороо-дее жен! – запевает неожиданно с чувством. – Зоо-о-лотоом ве-есь о-оон моо-о-ще-он. Бе-ей и-и тоо-опчи-ии и-их ко-оне-ом – в гоо-роо-оде-е-е буу-у-дее-ешь ца-а-ре-ом!» Торопитесь! – кричит. – Полчаса еще до начала! Успеете!
– Да, да! – ответствует она, проплывая мимо. – Только забегу на минуту домой переодеться!
– … Мама, вам лучше? – слышится откуда-то издалека голос сына. – Скажите что-нибудь!
– Где мы?
– Она, кажется, пришла в себя! Говорит!
– Дома, мусенька. Вы у себя дома, в спальне!
– Да, вижу…
– Господа, попрошу всех удалиться! У нас консилиум…
Дома, наконец! Так хорошо, так покойно. Поленья потрескивают в камине, вспыхивают малиновыми светлячками на лике Божьей Матери в углу. Андрюша в соседней комнате разговаривает с кем-то по телефону. Джиби – живой, господи! – не околел у нее на руках в окаянную зиму семнадцатого года, не засыпан солдатскими лопатами в мерзлый грунт у стрельнинской ограды, – свернулся напротив в кресле, смешно посапывает во сне. За окнами, на Каменноостровском проспекте, зажглись фонари. Пора одеваться, ехать в театр.
К подъезду подают автомобиль. В легкой шелковой шубке на плечах она ныряет в пахнущий кожей полутемный салон машины – прямехонько на колени к Сереже. Он жарко ее обнимает, колется усами. Безумный, нетерпеливый, как всегда. Автомобиль несется по безлюдному маслянисто-черному шоссе между скалистых утесов.
Знакомый пейзаж Лазурного Берега, запах хвои. Втекает в окна теплый как патока воздух. Сосновые рощицы под луной, ночное уснувшее море внизу. Отливают серебряной и пурпурной чешуей полукруглые заливчики, галечниковые отмели петляют как змейки вдоль кромки прибоя. Авто, не замедляя хода, крутит петля за петлей…
Залитый ослепительными огнями Канн. Бульвар Карно с цепочкой бегущих по бокам желтых фонарей, нарядная толпа на площади Фредерик Мистраль. Снова – темная лента шоссе, один поворот, другой, третий. Засыпающие городки, поселки на склонах холмов. Пронеслась, пропала в заднем окошке ночная Ницца. Впереди – Монте-Карло. До начала спектакля еще много времени, можно заскочить ненадолго в казино, попытать счастье в игре.
Они бегут, взявшись за руки, через сад казино, выходящий к морю, поднимаются наверх по мраморным ступеням. Знакомый вестибюль, анфилада комнат, напряженно застывшие за столами фигуры людей. Она успевает занять единственное незанятое кресло у рулетки, меняет торопливо у крупье несколько тысячефранковых банкнот на фишки.