Матильда Кшесинская. Русская Мата Хари
Шрифт:
Хотя он и не упомянул имени, но «великолепная» и «давно не видел» могли относиться только ко мне».
Увы, на самом деле в дневнике императора за 21 января написано несколько иначе: «После чая был у меня Ламздорф по японскому соглашению. Обедали вдвоем. Поехал в театр. Шла «Спящая красавица» – отлично, давно не видал».
Как видим, слова «великолепная» нет и в помине. Хотя балерина, безусловно, заслужила это прилагательное.
«Для бенефиса я выбрала два первых акта «Тщетной предосторожности», куда вставила pa de deux, то самое, в котором дебютировала на сцене в 1890 году, когда еще была ученицей, – пишет Кшесинская. – Легко выполнив 32 фуэте, я повторила их на «бис». В тот вечер в меня вселилась какая-то сверхъестественная
Затем я исполнила две картины из первого акта «Лебединого озера», где королева лебедей медленно удаляется на пуантах спиной к залу и поднимается на возвышение, как бы прощаясь с публикой.
Вот так я рассталась со зрителями. Мне было очень тяжело, но поступить по-другому я не могла.
Я получила множество дорогих подарков и цветов. Среди них был золотой лавровый венок, сделанный по моей мерке, чтобы можно было надеть его на голову. На каждом листике было выгравировано название балета, в котором я танцевала. Балетов в моем репертуаре было очень много, и венок получился пышным.
Молодежь, поджидавшая меня у выхода, в порыве энтузиазма выпрягла коней из моей кареты и потащила ее на себе до самого дома, находившегося недалеко от театра. То же самое произошло некогда с Фанни Элсслер.
Сразу же после собственного бенефиса я поехала в Москву, чтобы 6 февраля принять участие в бенефисе Кати Гельцер. Я танцевала адажио с Михаилом Легатом и вариации из «Баядерки». Москвичи устроили мне горячий и сердечный прием, как они умеют это делать. При возвращении в Петербург для меня был зарезервирован спальный вагон, прицепленный к скорому поезду. В этом вагоне ехали также любители балета, прибывшие на бенефис Кати Гельцер. Я заказала для всех ужин, а Юлия Седова помогла мне исполнить обязанности хозяйки. Мы веселились всю ночь, и дорога показалась не короткой».
Маленькое замечание: «зарезервировали вагон», то есть прогон вагона был кем-то заранее оплачен. Опять потерпело Военное ведомство?
Сразу после бенефиса Кшесинской началась Русско-японская война. 28 января царь записал в дневнике: «В 8 час. приехали в театр; шла «Русалка» очень хорошо. Вернувшись домой, получил от Алексеева телеграмму с известием, что этой ночью японские миноносцы произвели атаку на стоявших на внешнем рейде «Цесаревич», «Ретвизан» и «Палладу» и причинили им пробоины. Это было объявление войны».
Лето 1904 года Матильда провела в Стрельне.
Николай II провел лето в Царском Селе и не поехал на этот раз в Ливадию и Финские шхеры. Разумеется, не из-за войны, а из-за беременности Аликс, разрешившейся в июле сыном Алексеем.
Царское Село и Стрельна рядом, они соединены Волхонским шоссе. Николай очень часто ездил в то лето в район Стрельны на «моторе» и верхом. Кшесинская утверждает, что Николай лишь проезжал мимо ее резиденции, а она выходила его приветствовать.
Кшесинская, наверное, первой из наших знаменитых шоу-звезд поняла прелесть эффектных уходов и не менее эффектных возвращений на сцену: «После прощального бенефиса я не выступала почти до конца 1904 года и не имела на то ни малейшего желания. Однако перед началом сезона 1904/05 года директор Императорских театров Теляковский обратился ко мне с просьбой вернуться на сцену… Я долго не могла решиться вновь переступить порог театра, так как уже свыклась с мыслью, что моя сценическая карьера закончена. И если я уступила настойчивым уговорам директора, то только потому, что вместе с ним меня просил об этом наш танцовщик Ширяев. У него был бенефис, и он попросил меня выступить в балете «Брахма», постановка которого была возобновлена по этому случаю. Я танцевала в этом балете, вспоминая образ, созданный Виржинией Дзукки. Бенефис Ширяева состоялся 12 декабря 1904 года.
Большинство артистов нашей балетной труппы радовались моему возвращению – разумеется, за исключением небольшой группы недоброжелателей. Я была безгранично счастлива,
Увы, тут Кшесинская лукавит, как обычно. С какого перепугу директору Императорских театров обращаться с просьбой к ушедшей на покой балерине, перешагнувшей тридцатилетний рубеж? Из личной симпатии? Увы, балерина и директор люто ненавидели друг друга, что и подтвердили в своих эмигрантских воспоминаниях. Ради кассового сбора? Так ведь и без этого зал всегда был полон – сотни представителей высшего света ходили в театр как на работу. Да и плевать Теляковскому на кассовые сборы – театр существовал на казенные средства.
Наконец, не будем забывать о времени приглашения – осень 1904 года. На Дальнем Востоке русская армия и флот терпят одно поражение за другим. Порт-Артур может пасть в любой день. А ведь театр повсеместно, еще с XVIII века, стал местом фрондирования и выражения политических пристрастий. При первом же известии о войне гимназисты, курсистки и студенты стали слать поздравления… микадо. По высочайшему повелению жандармы запретили принимать поздравления и пожелания японцам. Понятно, что о микадо наша молодежь знала не больше, чем о вождях готтентотов, но уж больно всем надоели Николай с Алисой!
А что если весть о падении Порт-Артура придет во время выступления Кшесинской? Надо ли было все это директору Императорских театров?
Нетрудно догадаться, что Теляковский получил высочайшее повеление пригласить Кшесинскую через Фредерикса, а то и в личной беседе. Теляковский до балета долго служил в гвардии и сразу взял под козырек. Итак, все началось сначала – овации в зале, интриги и склоки за кулисами.
Поражение в Русско-японской войне почти не задело Сергея и Матильду. Публика стервенела, узнавая о все новых и новых погибших или сдавшихся в плен русских крейсерах и броненосцах. Их названий нельзя было скрыть. А вот то, что в Порт-Артуре 98 процентов фугасных снарядов оказались не стальными, а чугунными, знали лишь несколько десятков человек в Главном артиллерийском управлении. В чугунном снаряде взрывчатого вещества было в 2-3 раза меньше, чем в стальном, но зато он во столько же раз был дешевле стального. А главное, 99 процентов русских снарядов в Порт-Артуре были снаряжены порохом, и фугасными их можно было назвать с большой натяжкой. Зато 280-мм снаряды японцев, начиненные новейшим мощным взрывчатым веществом – японской шимозой и британским лиддитом, разрушали любые стены порт-артурских фортов и топили броненосцы на рейде.
Тучная фигура великого князя Алексея Александровича и его метрессы Элизы Балетты заслонили собой Сергея и Матильду. 22 ноября 1904 года в Михайловском театре при появлении на сцене Балетты светская публика устроила ей полнейшую обструкцию. Зал скандировал: «Вон из театра!», «На тебе наши крейсеры и броненосцы», имея ввиду ее драгоценности. Крики были столь оглушительные, что Элиза была вынуждена бежать за кулисы.
По Петербургу ходили анекдоты типа того, что царь говорит Алексею: «Лучше бы ты, дядя, крал в два раза больше, но делал бы броню в два раза толще». Конечно, Ники не мог сказать такого дяде, но безобразия и казнокрадство в Морском ведомстве приняли фантастические размеры. Увы, они выходят за рамки нашего рассказа, а интересующихся я отправляю к моим книгам «Русско-японские войны 1904-1945» (Минск: Харвест, 2003) и «Падение Порт-Артура» (Москва: АСТ; Ермак, 2003).