Матильда Кшесинская. Русская Мата Хари
Шрифт:
В начале февраля 1917 года комендант Четвертого полицейского управления на Петербургской стороне, находившегося на Каменноостровском проспекте в доме № 65, генерал Галле позвонил Кшесинской и настоятельно порекомендовал ей с сыном на время покинуть столицу. Он был уверен, что в городе в любую минут могут начаться беспорядки, а дворец Кшесинской, находившийся в самом начале Каменноостровского проспекта, мог быть разрушен в первую очередь.
Матильда прекрасно понимала, что в случае восстания в Петрограде ей может основательно достаться «на орехи», и благополучно выехала в Финляндию в санаторий Рауха, расположенный недалеко от Иматры. Сопровождал их верный Петр Владимиров. Матильда с Вовой прожили там почти неделю, с 8 по 15 февраля, когда генерал Галле сообщил, что в Петрограде все спокойно и можно возвращаться,
22 февраля Кшесинская устроила у себя во дворце обед на 24 персоны: «Войдя в столовую, гости онемели от восхищения, что доставило мне огромное удовольствие, так как я сама продумала каждую мелочь. Обед прошел удачно, все блюда были вкусными и предлагались с соответствующими винами. После обеда мы играли в баккара, и гости долго не расходились. Это был мой последний прием в Петербурге.
На следующий день, 23 февраля, моя экономка стала пересчитывать хрусталь и столовое белье, как она обычно делала после больших приемов. В этот момент прибежал кто-то из моих людей, насмерть перепуганный, и сказал, что по Большой Дворянской движется огромная толпа. Началось то, чего мы все так боялись и ждали, – уличные погромы. Толпа прошла мимо моего дома, но на сей раз все обошлось благополучно. В последующие три дня еще теплилась надежда, что все успокоится и придет в норму. Двадцать пятого февраля я рискнула посетить Александрийский театр, где на бенефисе Юрьева показывали «Маскарад» Лермонтова в постановке Мейерхольда. На улице было тихо, и я съездила в театр и вернулась домой без всяких приключений.
На следующий день, 26 февраля, в воскресенье, снова позвонил генерал Галла, сказал, что ситуация в городе очень тревожная, и посоветовал вынести из дома все, что только можно».
Матильда загодя отдала свои наиболее ценные украшения на хранение ювелиру Фаберже и в несколько петроградских банков. Вечером 27 февраля она вместе с сыном, его гувернером Георгием Пфлюгером и двумя танцовщиками – Петром Владимировым и Павлом Гончаровым – бежала из дворца на Кронверкской набережной и укрылась на квартире знакомого трагика Ю.М. Юрьева в доме Лидваля в начале Каменноостровского проспекта. «Здесь мы и провели, не раздеваясь, первые три дня, – вспоминает Кшесинская. – Несколько раз сюда приходили вооруженные солдаты и через квартиру Юрьева вылезали на крышу в поисках пулеметов. Они угрожали нам, говоря, что мы ответим головой, если их найдут на крыше. С окон тоже пришлось все убрать, чтобы проходящей толпе не померещился пулемет, так как в этом случае по окнам сразу же открывали огонь».
С февраля по июль 1917 года Кшесинской пришлось жить на чужих квартирах. Через три дня после бегства Матильды к Юрьеву пришел Иосиф Кшесинский и взял сестру с сыном к себе.
Что происходило во дворце на Кронверкской набережной после бегства Матильды, представить невозможно. Кшесинская пишет: «…на следующий день после моего бегства из дома, который заняла какая-то банда во главе с грузином Агабабовым. Он стал устраивать в моем доме обеды и заставил повара готовить для его гостей, которые упивались моим шампанским. Оба мои автомобиля, разумеется, были реквизированы».
Маленький штришок: к этому времени в Германии было 10 тысяч легковых и 55 тысяч грузовых автомобилей, в России, соответственно, 2,7 и 7 тысяч. А вот у скромной матери-одиночки было три (!) автомобиля (один находился в Стрельне), не считая конных выездов.
Через две страницы «Воспоминаний» Кшесинская уже говорит, что ее дом был занят городской милицией, которая вывезла какие-то сундуки в резиденцию губернатора. Петр Владимиров сразу же отправился к губернатору и объяснил ему, в чем дело, а тот пригласил к себе сестру Матильды Юлию. В итоге Кшесинской вернули золотой венец и ящики с серебром. «Венец я сдала на хранение в Кредитное товарищество вместе с другими ценными вещами, которые удалось вынести Арнольду. Одиннадцать ящиков я поместила в Азовско-Донской банк, директором которого был Каминка, мой хороший знакомый и сосед по даче в Стрельне. По сей день у меня хранится квитанция, выданная банком. Как-то, уже в эмиграции, я встретила Каминку, который заверил меня, что ящики надежно спрятаны и их никто не найдет. Он даже выразил надежду, что мне их скоро вернут.
Как я уже говорила, лучшие мои украшения
На самом деле история с дворцом Кшесинской была совсем иной. Матильда стала жертвой собственного тщеславия и амбиций. Особняк занял запасной броневой дивизион, причем солдат-«броневиков» привлекли не тряпки и будуары балерины, а просторный гараж, рассчитанный совсем не на два автомобиля, и сравнительно неплохая автомастерская.
Вскоре к «броневикам» присоединились солдаты пулеметной роты и Петроградский комитет большевиков, которому выделили 2-й этаж.
Занятие дворца, происшедшее за несколько недель до приезда Ленина, прошло сперва малозаметно. Негодование против захватчиков возрастало по мере роста влияния большевиков. Газетные россказни о том, будто Ленин поселился в будуаре балерины и будто вся обстановка особняка разгромлена и разворована, были просто враньем. Ленин жил в скромной квартирке своей сестры, а обстановку балерины комендант здания убрал и запечатал. Меньшевик Н.Н. Суханов, посетивший дворец в день приезда Ленина, оставил небезынтересное описание помещения: «Покои знаменитой балерины имели довольно странный и нелепый вид. Изысканные плафоны и стены совсем не гармонировали с незатейливой обстановкой, с примитивными столами, стульями и скамьями, кое-как расставленными для деловых надобностей. Мебели вообще было немного. Движимость Кшесинской была куда-то убрана…»
Осторожно обходя вопрос о броневом дивизионе, пресса выставляла Ленина виновником вооруженного захвата дома у беззащитной служительницы искусства. «В доме Кшесинской, – писал Федор Раскольников, – непрестанно толклась масса народу. Одни приходили по делам в тот или иной секретариат, другие – в книжный склад, третьи – в редакцию «Солдатской правды», четвертые – на какое-нибудь заседание. Собрания происходили очень часто, иногда беспрерывно – либо в просторном широком зале внизу, либо в комнате с длинным столом наверху, очевидно, бывшей столовой балерины».
С балкона особняка, над которым развевалось внушительное знамя Центрального Комитета, ораторы проводили беспрерывно митинги не только днем, но и ночью. Часто в глубокой темноте к зданию подходила какая-либо воинская часть или толпа рабочих с требованием оратора. Останавливались перед балконом и случайные обывательские группы, любопытство которых периодически возбуждалось газетной шумихой. Время от времени к зданию приближались ненадолго враждебные манифестации, требовавшие ареста Ленина и изгнания большевиков.
У Кшесинской оставался дворец в Стрельне, хватало средств на съем большого особняка в Петрограде, но она пустилась по инстанциям, чтобы отсудить трудами тяжкими нажитый дворец. Кшесинская побывала в военной комиссии Временного Комитета Государственной Думы, обращалась к командующему Петроградским военным округом генералу Корнилову, пыталась апеллировать и к авторитету Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов.
В специальном прошении, направленном в Исполком Петросовета и написанном для большей убедительности на красной бумаге, одна из самых богатых до Февральской революции женщин России в очень мягких выражениях настаивала на возврате своего жилища. «Тем более, – писала она, – что у меня ребенок, а мы остались без крова». В ответ высший орган «революционной демократии», контролируемый в тот момент меньшевиками и правыми эсерами, принял резолюцию, в которой признавал «захват кем бы то ни было частной собственности недопустимым» и предложил комитету броневого дивизиона «ныне немедленно очистить занимаемое им в доме Кшесинской помещение, предоставив таковое владелице».