Матросы

Первенцев Аркадий Алексеевич

— Ах, едят их мухи с комарами, это начальство! Неуловимые! Как дым из трубы, — Аннушка оснастила свою речь вескими добавками из лексикона драгоценного супруга.

В тот момент, когда Аннушка продумывала дальнейший план действий, на улице появился известный своей непримиримостью комендант. Не шел, а шествовал полковник Бабушкин. Грудь — вперед, руки в перчатках — назад, на хлястик черной шинели с невиданно сверкающими пуговицами; ослепительные башмаки.

Комендант для удобства обзора шагал по середине улицы, и на его краснощеком лице намертво заморозилось только одно-разъединственное выражение, похожее на параграф устава. Его замечали задолго до появления. Матросский

«узун-кулак» — длинное ухо — мгновенно проносил условную весть: «Покрышкин в воздухе». Нужно было обладать особым нюхом, чтобы при таких обстоятельствах обнаружить самому и наказать нарушителей соответствующих параграфов инструкций.

— Эй ты, милый человек! — окликнула его разбитная бабенка, еще не приученная обстоятельствами бытия бояться или заискивать перед кем бы то ни было. — Не спеши, могу попросить слова?

Надо по справедливости отметить демократизм коменданта. Он выслушал Аннушку не перебивая, хотя и сохранял на своем начальственно-строгом лице полную невозмутимость.

— Рекомендую справиться в штабе, — ответил он, козырнув, — не уполномочен разыскивать адмиралов.

Аннушка не позволила ему так легко от себя отделаться, придержала его за борт черной шинели с ясными якорными пуговицами и запальчиво отрезала, на всякий случай повысив голос:

— Нет, подожди, полковник. Я человек рабочий, и у меня делов не меньше твоего. Мне все же адмирал нужен, а не твой красный затылок!

— Я же ответил, — комендант натянул перчатки, приосанился, — не мои функции…

Барказы выбрасывали на улицы истомленную в разлуке с берегом кипучую флотскую молодежь. Сейчас требовался усиленный надзор, а тут неожиданная задержка. Орлиные глаза коменданта уже заметили раскрасневшиеся, отнюдь не от пониженной температуры воздуха, лица матросов, позорно сгрудившихся у киоска с сакраментальной надписью «Пиво — воды»; а вон те два морячка — не слишком ли вольно откинули на затылок свои бескозырки?.. Опять старшина Кирилл Фигурнов с тральщика шествует чуть ли не в обнимку со своим земляком, котельным машинистом Карпухиным. У обоих отменные физиономии каторжников.

Комендант заложил руки за спину, выпрямился так, что его тучнеющая фигура обрела строевую осанку, и двинулся вперед.

— От народа бегишь? — возмущенная Аннушка преградила ему дорогу. — Ты исполни просьбу, а там хоть становись в очередь за трикотажем, мне нет дела…

Неизвестно, чем окончилась бы непредвиденная задержка грозного коменданта. По-всякому можно гадать. Разгневанный невежеством окружающей среды, полковник Бабушкин сумел бы крупно постоять за себя, не появись в этот критический момент приметная машина члена Военного совета.

— Бабушкин! Не требуется ли подмога? — Михайлов открыл дверцу.

Аннушка глазам своим не поверила, увидев близко возле себя того самого человека, который ей был нужен до зарезу.

Расторопный до приторности адъютант с лейтенантскими погонами на узких плечах, мгновенно разведавший обстановку и отлично изучивший характер своего начальника, предпочел точно доложить обстоятельства.

У женщины было то накаленное состояние, когда лучше разобраться, чем проехать мимо. Адмиралу не нужно было долго разъяснять или убеждать его. Недавно в каком-то областном городе просительница, отчаявшись пробиться сквозь рогатки помощников и подхалимов, дождалась машины секретаря обкома, выскочила на мостовую и… пришлось визжать тормозам и дымить баллонам, намертво прижатым к шершавому асфальту. Вручила-таки письмо в собственные руки секретаря, добилась правды.

— Здравствуйте, гражданочка, — весело приветствовал опешившую каменщицу басок адмирала, — разрешите познакомиться…

— Хариохина, — ответила Аннушка, заробевшая от неожиданной ласки и бархатистых глаз представительного мужчины.

— Хариохина? Слышал, слышал такую фамилию. Весьма рад…

— Мне бы с вами поговорить. — Аннушка красноречиво оглядела нависшую над ними толпу зевак.

— Понятно. Если время терпит, завтра прошу ко мне. Вот туда, — адмирал указал на колоннадное здание с балкончиками и лепниной, то самое, куда, казалось, раз и навсегда был заказан вход простому гражданскому населению.

— Установим время, — продолжал адмирал. — Если сумеете, в двадцать один час. В девять вечера. Устраивает?

Аннушка что-то невнятное выдохнула в ответ и крепко пожала сильную руку молодого адмирала.

Во второй половине следующего дня член Военного совета (не обессудьте его) вплотную занимался единственным вопросом — жильем. Просили, требовали, жаловались и офицеры, и сверхсрочники, и моряки-пенсионеры, да и гражданские лица, обращавшиеся к нему как к депутату. Голова трещала от этого, казалось, неизбывного горя-горького. В войну терпели, на то и война. Обживали руины, катакомбы, рыли даже пещеры в обрывах. Терпели. Началась стройка — взгомонились. Новые дома, как внезапно раскрывшиеся цветы, приманили на свои запахи трудолюбивую пчелиную братию.

Кое-кто из руководителей пытался громить «нездоровые настроения», стучать в грудь, выкрикивая слова о патриотизме, о бескорыстной любви к родному городу, к славному флоту. Михайлов утихомиривал ультрапатриотов, советовал им уступить свои квартиры несознательным, раз уж такое дело, и уже из пещер и развалок шуметь о бескорыстии. Куда там, усовестишь их! Сразу хватаются за политические книги и оттуда вытаскивают устраивающие их понятия о разных способностях и разных потребностях…

Им хорошо, помахали цитатами — и делу конец, а как обойтись с просьбами, иногда с подлинным криком души? Каждый новый корабль требовал не только топлива, смазки, боеприпасов, но и жилья. Где жить офицерам, их семьям? Моряки помогали субботниками, флот давал транспорт. Капля, одна капля… Вот и сиди, мозгуй, рассчитывай. По левую руку стопа жалоб и просьб, по правую — жалкие ресурсы, перечисление которых уместилось на одной бумажке.

Только что ушли от Михайлова энтузиасты — командование Учебного отряда — Орлов и Костромин. Строят своими силами, восстанавливают, у них много молодежи, они черту рога выкрутят. Все же зачем пожаловали хозяева «Университета Черноморского флота»? Дай им камень, лес, стекло, кровлю, грузовики. Больше того, заманили к себе лучшие бригады строителей — подкатились к добрейшему Ивану Васильевичу, затронули моряцкие струны в его сердце.

На штурманских часах, установленных в кабинете, часовая стрелка приближалась к двадцати одному. Этот час вместе с фамилией «Хариохина» записан красным карандашом на календарном листке.

«Наверняка опять о жилплощади», — подумал Михайлов, перечитывая фамилию со странными сочетаниями гласных и согласных.

Аннушка не весьма уверенно поднималась по широкой лестнице под невозмутимыми взглядами часовых, на этот раз свободно пропустивших ее. Морячки как на подбор. Под ногами широкая ковровая дорожка — дорогая вещь, на кой шут ее тут стелить? Тишина. Пишут небось, пишут, аж перья пищат, и по телефонам разговаривают. Тоже житуха не веселая. Их бы на стройку, под ветерок, под хлесткий дождик! Ишь какой бледный вьюноша глядит на нее и не мигает. Да не стеклянные ли глаза у него, язви его душу? Ах ты, не узнала! Да ведь это тот самый лейтенантик адмиральский со впалыми щеками. Кормят его, что ли, плохо или кому отдает свой паек?