Маттэа
Шрифт:
— О, негодяй! Хоть бы ты избавил меня от этих фраз!— восклицал в глубине души несчастный Спада.— Палачи! Заставляют меня упустить лучший случай в моей жизни, да еще говорят мне в лицо, чтобы я за них платил!
Но эти безмолвные восклицания превращались на лице синьора Спады в деланные улыбки и испуганные взгляды.
— Как! — произнес он, наконец, подавляя тяжелый вздох.— Разве Абдул во мне сомневается? Отчего он требует уплаты ранее обычного срока?
— Абдул никогда в вас не сомневался, вы давно это знаете, вы изволили уже слышать причину, которая заставляет его требовать эту сумму.
Он слишком хорошо ее слышал и потому сложил руки с самым огорченным видом.
— Но знаете ли вы,— сказал он, ободряясь, — что я вовсе не обязан платить ранее условленного срока?
— Если я не ошибаюсь относительно состояния наших дел, дорогой синьор Спада, — отвечал Тимофей с невозмутимым спокойствием и кротостью в голосе,— вы должны платить немедленно по предъявлении ваших собственных расписок.
— Боже мой, Тимофей! Но разве ваш хозяин способен меня преследовать и требовать буквального исполнения договора?
— Конечно, нет, пять лет сряду он давал вам время собрать для расплаты потраченные вами суммы, но в настоящее время...
— Но, Тимофей, всем известно, что слово мусульманина равняется подписи, а твой хозяин много раз обязывался на словах всегда давать мне известный срок; в случае нужды, я могу представить свидетелей и тогда...
— И что же вы получите?— сказал Тимофей, который отлично понимал, в чем дело.
— Я знаю, что подобные обещания никого не обязывают,— сказал Закомо,— но можно дискредитировать тех, кто их даст, выставляя на вид их недостойное поведение.
— Другими словами,— спокойно возразил Тимофей,— вы будете чернить человека, который, имея в кармане расписки за вашей подписью, давал вам неограниченный кредит в течение пяти лет. В тот день, когда этот человек будет вынужден заставить вас буквально выполнить ваши обязательства, вы представите ему химерическое условие; но обесчестить Абдул-Амета нельзя, и все ваши свидетели покажут, что он заключил с вами условие на словах с оговоркой, точный смысл которой следующий: синьор Спада не будет понуждаем к платежу ранее года за исключением особых случаев.
— За исключением того случая, если Абдул потеряет в порту весь свой товар,— прервал синьор Спада,— теперь этого не случилось.
— За исключением особых случаев, — с невозмутимым хладнокровием повторил Тимофей. — Я не могу в этом ошибаться. Эти слова были переведены с новогреческого на венецианский язык и они достигли до ваших ушей из моих уст, дорогой мой синьор; и так...
— Мне нужно поговорить об этом с Абдулом,— воскликнул Спада,— мне нужно его видеть.
— Когда вам угодно?— ответил молодой грек.
— Сегодня вечером,— сказал Спада.
— Сегодня вечером он будет у вас,— отвечал Тимофей.
И он удалился, делая бесчисленные поклоны несчастному Закомо, который, не смотря на свою обычную вежливость, не отдал ему ни одного поклона и вернулся в свою лавку в ужасном беспокойстве.
Первым его делом было сообщить жене причину своего отчаяния. Лоредана не отличалась кротким и спокойным нравом своего мужа, но в душе ее было больше гордости и бескорыстия. Она строго осудила его за то, что он не хотел выполнять своих обязательств особенно теперь, когда несчастная страсть их дочери к турку должна была служить законом для того, чтобы удалить его из их дома.
Но она не могла убедить мужа. В супружеских ссорах он обыкновенно выкупал мягкостью формы непоколебимость своих намерений и мнений. Он кончил тем, что уговорил жену послать дочь на несколько дней в деревню к княжне Венеранде, которая сама ему это предложила, обещая в ее отсутствие уладить дело с турком. Ведь после этой сделки Абдул уедет, важно было только на это время поместить малютку в надежное место.
— Вы ошибаетесь,— сказала Лоредана,— он останется здесь до тех пор, пока можно будет увезти его шелк, если же он станет красить его здесь, это будет не так-то скоро.
Тем не менее она согласилась послать дочь к ее покровительнице. Синьор Спада, тщательно скрыв от жены, что он назначил Абдулу свидание в тот же вечер, и предполагая принять его на площади или в кафе, вдали от глаз своей супруги, поднялся тем временем в комнату дочери, громко похваляясь тем, что непременно ее выбранит, но обещая себе в душе ее утешить.
— Ну что?— сказал он, бросаясь на стул и тяжело дыша от усталости и от волнения.— О чем ты думаешь? Твое безумие уже прошло?
— Нет, отец, — сказала Маттэа почтительным, но твердым голосом.
— Пресвятая Мадонна!— воскликнул Закомо. — Неужели ты в самом деле любишь этого турка? Ты надеешься выйти за него замуж? А спасение твоей души?! Ты думаешь, что священник допустит тебя к католическому причастию после брака с турком? А свобода? Ты разве не знаешь, что тебя запрут в гарем? А гордость? У тебя будет от пятнадцати до двадцати соперниц. А приданое? Ты не будешь им пользоваться, потому что сделаешься рабой. А твои бедные родители? Ты покинешь их, чтобы жить среди Архипелага? А родина, друзья, Бог? А твой старый отец?
Здесь синьор Спада расчувствовался, а дочь подошла и поцеловала ему руку; но потом сделала над собой большое усилие, чтобы не разжалобиться, и сказала:
— Отец, здесь меня держат в неволе и в рабстве и притесняют, как в самой варварской стране. На вас я не жалуюсь: вы всегда были со мной ласковы, но вы не можете меня защитить. Я уеду в Турцию, где я не буду ни женой, ни любовницей человека, имеющего двадцать жен, а буду его служанкой, или другом, как он захочет. Если я буду его другом, он на мне женится и отправит своих двадцать жен; если я буду его служанкой, он будет меня кормить и не станет меня бить.