Мавзолей для братка
Шрифт:
Жора устало прикрыл глаза: Леплайсан – дитя своей эпохи, страстный лошадник и кавалерист от Бога, конечно же, не обратил внимания на всадников, но в деталях разглядел коней… И на этом спасибо. Значит – не бред…
– Не трудитесь клясться, мой друг, – я вам охотно верю… Но как же вы согласились на бегство? – не удержался он от шпильки. – Сами ведь говорили, что потерять на плахе голову не страшнее, чем побриться у начинающего парикмахера…
– Да, говорил! – напрягся шут, подбираясь и цапая пятерней эфес несуществующей шпаги: он до сих пор был облачен в траурный костюм приговоренного, естественно, без дворянских атрибутов. – И повторю снова. Но… но меня же никто не спрашивал! И к тому же…
Леплайсан вдруг обезоруживающе, по-детски, улыбнулся:
– И к тому же я всегда бреюсь сам и ненавижу цирюльников. У меня такая чувствительная кожа на лице и особенно на шее!..
– Прямо не знаю, как все это объяснить… – развел руками Дмитрий Михайлович, когда от него потребовали подробностей. – С математической точки зрения…
– Давайте без арифметики, господин алхимик!
Горенштейн стоически проглотил вечного Жанниного «алхимика», хотя это далось ему непросто.
– Если в двух словах…
– Именно в двух! – вставил слово Арталетов.
– Как вам будет угодно, – окрысился ученый. – В двух, так в двух! Не знаю. Этих двух слов вам достаточно? Или выразиться еще лаконичнее?
– Не будем спорить, господа! – взял слово шут. – Говорите, как умеете, господин ал… ученый.
– Спасибо за милостивое разрешение! – отвесил Леплайсану шутовской поклон упрямец и снова повернулся к Арталетову: – Но если серьезно, то вы, дорогой мой Георгий Владимирович, похоже, создали замкнутую временную петлю. В отличие от простой, которая образуется при попадании в иное время любого инородного тела. Вернее, не принадлежащего этому времени…
Математик оседлал своего любимого конька и погонял его не менее получаса.
– А в чем разница? – Судя по потускневшим глазам остальных собравшихся, попавших под гипноз незнакомых терминов и витиеватых формул (пусть и не на бумаге, но от этого не менее заковыристых), Жора оставался единственным благодарным слушателем, стоически борясь с дремотой. – Ну, между простой и замкнутой?
– Хороший вопрос. – Горенштейн давно уже прохаживался по комнате, наверное вообразив себя в привычной институтской аудитории. – Но ответ лежит на поверхности. Простая петля существует лишь до тех пор, когда гладкий, я бы выразился, ламинарный поток времени нарушается инородной частицей.
Аналог в природе – камень, упавший в реку. Вода стремится найти себе путь и обтекает его. Изменяется ли поток? Конечно. Но стоит убрать препятствие – и изгиб спрямляется без всяких последствий. Но направьте воду в кольцевую трубу, и, пройдя некоторый отрезок, она снова попадает в русло выше по течению, чтобы снова и снова попадать в ответвление.
Точно так же замкнутая петля как бы отделяет участок потока и замыкает его на себя. В ней нарушаются причинно-следственные связи. В обычную реку вы не войдете дважды, но в отведенную в искусственный рукав – запросто. В замкнутой петле времени вы можете разбить чашку, а потом спокойно взять ее целую и невредимую со стола. Естественно, что ни к чему хорошему это не приводит.
– Отдельная, – не понял Арталетов. – Значит…
– Совершенно верно. Единственным положительным фактором в замкнутой петле времени является то, что все происшедшее в ней никак не отразится на остальном ходе времени. Вы могли заколоть короля Генриха там, за обедом в Арденнах, и все равно он продолжал бы здравствовать в привычном нам прошлом еще ряд лет и пал бы от удара кинжала именно в том месте, где показывают туристам экскурсоводы [48] .
– Так, значит, Леплайсан…
48
Французского короля Генриха IV заколол кинжалом религиозный фанатик Жан—Франсуа Равальяк (1578—1610) 14 мая 1610 года на улице Фероньер в Париже.
– Увы, увы… Казнен и похоронен.
– Отрадно слышать, – очнулся шут и взял со стола бокал с вином. – Наверняка еще ни один из казненных не чувствовал себя так великолепно.
Георгий лихорадочно вспоминал все события его сумасшедших скачек во времени и пространстве.
– А десяток моих двойников, значит…
– Естественно. Такого не могло случиться в обычной петле, но в замкнутой… Вы же понимаете.
– Но почему же тогда меня вышвырнули оттуда?
– Я думаю, – почесал подбородок Дмитрий Михайлович, – что вышвырнула вас сама петля. Обилие ваших двойников, обладающих индивидуальными характерами и свободой действий, настолько запутало ситуацию, что начало серьезно угрожать каким-то фундаментальным законам. Возможно, самому Мирозданию…
Вы же не помните всего, что они делали, следовательно, это были совершенно отдельные от вас личности. Обладая всеми вашими качествами, в том числе и способностью перемещения во времени и пространстве, они сами могли бесконтрольно плодить уже своих двойников. И где гарантия, что один из них, помимо вас, не решил бы прыгнуть в наше время насовсем, а не временно, как тот, неведомо какой по счету, «клон», сотворив из всего этого, – он обвел взглядом комнату, – еще одну замкнутую петлю? И так – до бесконечности. Вот Мироздание и вмешалось. Руками ваших, Георгий Владимирович, двойников.
– Иначе говоря, вмешался Он… Дмитрий Михайлович! Вы же сами много раз во всеуслышанье хвастались своим воинствующим атеизмом!
– Я не атеист, – сурово нахмурился ученый, воздевая вверх палец. – Но агностик. Однако… Гораций, много в мире есть того, что вашей философии не снилось [49] …
Георгий и Жанна проснулись от громкого стука в дверь. В окне, за неплотно прикрытой шторой, еще не наблюдалось даже слабых признаков рассвета.
49
Так Борис Пастернак перевел шекспировский текст, который более знаком большинству в переводе Н. Полевого: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…»
– Жорж, – сонно перевернулась девушка на другой бок. – Если это твой Леплайсан опять требует продолжения банкета – заколи его шпагой… Какое бескультурье, право! Будто в средневековье…
Насаживать на шпагу друга Жора не собирался (да это, кстати, и спорный вопрос – кто кого), но на пару «ласковых» Людовик, если это, конечно, был он, напросился…
– Кто там? – буркнул Арталетов сквозь дверь. – В чем дело?
– Это я, Георгий Владимирович, – послышался голос Нефедыча, изо всех сил старавшегося говорить тихо. Но из-за пресловутого, раз и навсегда выработанного в училище «командного голоса» это получалось слабо. – У нас проблема…