Маяки
Шрифт:
А потом Дверь пропала и открылся проход. Стало тихо. Теплый оранжевый свет заполнил пещеру. Не сговариваясь, они с Андреем шагнули внутрь, боясь даже вздохом нарушить воцарившуюся тишину. Им почудились голоса. Родителей, друзей, недавних нанимателей в пиджаках. Тех, кто есть и кого никогда не будет, и тех, кто был, но уже пропал. Шум собственных мыслей, шум памяти в лицах, словах и событиях.
Когда Клима отбросило, он как раз пытался дернуть Андрея за плечо, чтоб указать ему на танцующий камень. Но камень успел быстрее. Подскочил, вывернулся наизнанку и воспарил. А вместе с ним воспарил и Андрей.
Все закончилось через минуту. Или Клим утратил чувство времени. Андрей плавно опустился на пол, камень захлопнулся, спрятав нутро, и вернулся на свое место.
Клим взвалил друга на плечо и вынес на свежий воздух. Казалось неправильным держать его в этой пещере, будь она даже сто раз высокотехнологичной.
Дыхание бедолаги, исчезающе редкое, наконец пришло в норму. Лежа на коленях пилота, он открыл глаза. Расширенные зрачки выдали – парень витает в совсем иных мирах.
– Андрей, Андрей, ты слышишь меня?
Клим шлепал его по щекам до тех пор, пока тот не взглянул на него осмысленно. Почему-то пилот вспомнил детство, как говорил маме, что хочет брата. Мама отвечала, что они будут постоянно ссориться, драться за игрушки, а Клим смеялся и говорил, что пусть хоть такой, но все же – брат.
– Да хватит уже лупить меня! Зануда. То перекись свою суешь, то… – Глаза Андрея сделались лукавыми, в них заиграли смешинки. Хоть что-то живое! Так чудеса бывают все-таки? – Ну, что уставился? Цел я, цел. Они что-то сделали, сказали, теперь я свободен. Убрали все железки, заменили живыми органами. Иначе я бы не проснулся больше.
– Как?
– Телепортация, наверное. Как иначе? Здорово, правда? Но знаешь, что главное?
Должно быть, выражение лица Клима о многом говорило, так что Андрей прыснул. Потом откинулся назад. Все же он был еще слишком слаб.
– Главное, что я был не один на планете. Мы пришли к Двери вдвоем. Они сказали – это было испытание, сможем ли мы распорядиться совершенными технологиями по чести и совести? И знаешь, мы провалили испытание. Мы – это все люди. Предсказуемо, правда? Но с твоим приходом они поняли, что не все потеряно для человечества. И спасли меня. Я чувствую себя самим собой. Не понимаю, они что, годами сидели там, за Дверью?
– Не знаю… Но я все время чувствовал, что за нами кто-то наблюдает.
– Я тоже. Они дождались нас, а могли давно разувериться и улететь.
– Может, это автоматика?
– Кто его знает. Но теперь я буду жить и вернусь к сестре. Не такой, каким обещал, ну что ж теперь. – Андрей оглядел себя, потом вдруг уставился на товарища. – А вот ты, Клим, настоящий супергерой.
– Спи давай. Потом поговорим. Ты должен набраться сил. Нам еще к шлюпке топать и спасателей дожидаться.
За их спиной, очерченная рассветными лучами, стояла Дверь, такая же, как и прежде, не пропуская внутрь ни человека, ни робота, ни даже свет.
Александр Градов
«Джек, ты любишь мороженое?»
Я работаю смотрителем на кладбище: убираю могилы, протираю пыль на памятниках, ставлю живые цветы в вазы. Участок у меня – более ста захоронений, и за каждым требуется тщательный уход. Особенно перед посещением родственников. Кладбище-то
С утра пораньше я беру тележку, щетки, тряпки, метелки – и вперед, на участок. Пока все обойдешь, приберешься… А если в этот день еще и посещение, так вообще забот полон рот. Два часа пройдет, пока блеск наведешь. И перед завершением надо непременно проверить сенсорную панель, чтобы работала. А то как бывает: придет посетитель, а голограмма барахлит, изображение плывет. Скандал, да и только! Родственники возмущаются: они же за тем приходят, чтобы со своими усопшими пообщаться, а не просто так у могилы постоять. За это и деньги платят, причем немалые.
Пока посетители со своими общаются, я тихонько в стороне стою, не мешаю. В строгом черном костюме и белой рубашке. На лице – подобающее случаю скорбное выражение. А затем подхожу и вежливо спрашиваю, не нужно ли чего, нет ли каких пожеланий. И обязательно провожаю посетителей до выхода, где, как правило, получаю чаевые. Но дают далеко не все – богатые, знаете ли, часто жадные… Но все равно я стою и кланяюсь – работа у меня такая.
У каждого из нас, смотрителей, есть свои любимые могилы. Нет, вы не подумайте, это не связано с чаевыми, тут совсем другое… Как бы это объяснить? В общем, убираешь такую могилу, и чувствуешь какую-то особую ауру. Словами не передать, это самому ощущать надо… У меня тоже такая есть – семьи Имамото. Выглядит она очень скромно: простая черная базальтовая плита с двумя именами: Лиза Имамото, тридцать восемь лет, и Джек Имамото, десять лет. Мать и сын.
Я хорошо помню ту историю, о ней много говорили. Лиза и Джек погибли в автомобильной катастрофе – в их прогулочный мобиль на полном ходу врезался тяжелый грузовик. Что-то случилось с тормозами, не успел остановиться. В общем, двадцать пять тонн металла и бетона (а грузовик перевозил балки для нового небоскреба) смяли легкий мобиль в лепешку…
Хоронить оказалось почти нечего – сплошное месиво из человеческой плоти и горелого пластика. Но все-таки похоронили, а затем господин Имамото заказал голограмму. Очень дорогую. Хорошая получилась, Джек и Лиза на ней как живые. Господин Имамото денег не пожалел… Посмертная голограмма – дорогое удовольствие, не каждый может себе позволить, но он уже тогда был богатым человеком, президентом крупной корпорации. А затем поднялся еще выше, стал министром…
После похорон господин Имамото часто навещал могилу своих близких. Придет, бывало, сядет на скамеечке и разговаривает с женой и сыном. Час, два – как позволяет время. Такому деловому человеку времени всегда не хватает. А у ворот кладбища его всегда ждал большой черный лимузин с личным шофером – везти на заседание совета директоров или на совещание в министерство. Занятой был человек, что и говорить. Кстати, чаевые он давал всегда хорошие, никогда про них не забывал.