Майор и Ева
Шрифт:
Сжимала челюсти на шее и руки на куртке все сильнее. Закрыла глаза, чтобы не видеть крутящейся, как в калейдоскопе, комнаты. Прапорщик ничего не мог понять. Стоял и глупо глядел на воющего от боли чеченца. Он явно пока не видел меня. Краем глаза заметил второго, на мгновение отскочившего от Аксененко бандита и машинально ударил его тяжелой рукояткой ножа по затылку. Тот свалился, как подкошенный. Красавин снова посмотрел на орущего катающегося бандита и только тут заметил при очередном перекате мое тело, вцепившееся в куртку чеченца. Коротким ударом ноги он прекратил движение чеха, отправив его в отключку. Присел и резким движением забрал у бандита нож. Попросил:
– Отпусти его.
Я с трудом разжала сведенные судорогой челюсти. Прапорщик стащил с меня неподвижное тело и помог сесть на полу. Я долго отплевывалась от чужой крови, которой был полон рот. Мои зубы глубоко прокусили волосатую шею. Подоспевшие на помощь разведчики забрали все еще не пришедших в себя бандитов и плачущую хозяйку. Прапорщик поднял меня с пола и поставил на ноги. Хлопнул по плечу и ушел, ни слова не сказав. Солдаты вышли на улицу. Только тут я заметила прорезанную в нескольких местах ткань бронежилета, но почему-то не испугалась и даже не придала особого значения порезам. Вышла на улицу из пустого дома. Во дворе столпился почти весь отряд.
Радист связался с ближайшей базой и сообщил об инциденте. За арестованными обещали прислать вертолет. Я сидела в тени дома и все еще плевалась. В голове кружилось и слегка подташнивало. Красавин о чем-то говорил с майором, отойдя в сторону и время от времени поглядывал на меня. Климук ни разу не обернулся. Богота присел рядом, заглянул в лицо и ухмыльнулся:
– Ева, расскажи, как ты чеченца чуть не съела. Санинструктор Серега вынужден был бинтовать ему шею - кровища до сих пор сочится. Чеченец уже раз пять просил показать ему того, кто так сильно кусается.
Я сплюнула еще разок и мрачно поглядела на солдата:
– Тебе все хихоньки, а он с ножом был.
Иван рассмеялся:
– Понял, твоя альтернатива ножу - зубы! Понимаю, они у тебя, как у акулы!
Я не приняла шутки:
– А много поймали вообще?
– Двенадцать человек и два тайника с оружием нашли. Не много, конечно: с десяток автоматов, гранаты и патронов полкоробки.
– А почему эти не стреляли?
– Думаю, не хотели привлекать внимания. Хозяйка не успела их предупредить, что я ушел за подмогой. Наверное, собирались вас ножами прикончить и тихонько уйти через подвал.
Вдали послышался шум винтов. Я с тревогой посмотрела в сторону майора и встала. Разведчик спросил:
– Ты куда?
– По своим делам.
– В туалет, что ли?
– А если и так?
Он хмыкнул и за мной не пошел. Едва повернув за угол, с трудом забралась в дом через открытое настежь окно и забилась под кровать в самый угол. Слышала, как меня искали и звали по имени, но не отозвалась. Голоса звучали тревожно, но о чем говорили разведчики, я не поняла и продолжала тихонько вдыхать пыль. Вертолеты вскоре улетели. Едва шум винтов стих, выбралась из дома и вышла на крыльцо.
Мое появление было сродни грому среди ясного неба. Сначала наступило молчание, а затем... Я думала, что майор убьет меня на месте! Что он орал, так и не поняла. Это была сплошная скороговорка в течение пяти минут. Но суть сводилась к тому, что я безответственное и безмозглое существо, рискующее жизнями других и мое место в Москве на тусовках таких же идиотов, как сама. Наконец он выдохся и спросил уже нормальным тоном:
– Где вы были?
Я не сочла нужным скрывать:
– Под кроватью.
– И что вы там делали?
– Пряталась, чтобы вы не отправили меня с вертолетом назад.
Такого хохота, наверное, никогда больше не удастся услышать. Разведчики плакали от смеха. Лишь майор сурово смотрел на меня, но и в его глазах что-то изменилось. Левая бровь Климука слегка подергивалась. Несчастный Богота, вместе с Красавиным, из-за моих "пряток" получили от майора по взысканию, как не справившиеся с приказом - "не отходить от журналистки ни на шаг". Но они, как ни странно, ничуть не обиделись. На обратном пути мы шли рядом и болтали. Упрямый майор шагал сзади. Я чуяла, он сверлил взглядом мою, прикрытую бронежилетом, спину.
Прошло две недели. Почти каждую ночь я сидела рядом с майором, держа его руку и в темноте слыша торопливое дыхание. Он пока ни о чем не догадывался. Хотя по утрам как-то странно смотрел на свою правую руку и мне несколько раз показалось, что он ее обнюхивал. А однажды я застала его с моим мылом "Палмолив" в руке. Он сделал вид, что не нашел своего и холодно попросил разрешения воспользоваться моим. Кажется, он начал что-то подозревать. Я перестала мыть по вечерам руки своим мылом. Брала простое мыло Ивана и смывала грязь. Майор вроде успокоился и уже не дергался по утрам.
Днем мы по-прежнему не могли примириться друг с другом. Любая моя просьба воспринималась им в штыки и если бы не заступничество прапорщиков и сержантов, думаю, мне пришлось бы плохо. Я безотказно пришивала подворотнички, штопала распоротые о кусты брюки и куртки, готовила и даже однажды напекла на ужин блинов. Мое умение вызывало искреннее удивление разведчиков. Все они почему-то думали, что журналисты ничего больше не умеют, кроме написания статеек. Они все чаще обращались с просьбами помочь.
Олег по-прежнему игнорировал меня, пришивал и штопал все сам. Хотя я часто ловила его взгляд, когда склонившись над очередной курткой у костра, зашивала дырки или пришивала пуговицу. Едва он замечал, что я смотрю, тут же отводил глаза в сторону и делал вид, что занят своими делами. Он ни разу не поблагодарил за приготовленную пищу, а когда я подходила с просьбами взять в разведку, неизменно отвечал:
– Расспросите ребят и все узнаете.
Я злилась, но упрашивать его не хотела. Каждый день ребята уходили в поиск. Меня терзала лютая зависть. Они казались мне счастливчиками - видели и знали столько интересного, а я сидела в лагере из-за тупоголового солдафона, который не желал признавать того, что я журналист.