Майор из Варшавы
Шрифт:
Обжигая пальцы, Ицек принялся чистить обгорелую кожуру, и тут ему в ноздри ударил одуряющий запах печеной картошки. Жадно пообкусав горячие краешки, он надел еще не пропекшуюся сердцевину на палочку и опять протянул к огню.
Ицек так увлекся, что поднял голову, только услышав окрик.
— Эй ты, а ну прикрывай свой кюхен!
Ицек вздрогнул и тут же выругался про себя… Совсем рядом, шагах в пяти от него стояли двое юденратовских полициантов. Может, они просто шли вдоль реки, а может, и заметили отсвет костра, но в любом случае их наглость взбесила Ицека, и он окрысился:
— А что и это нельзя?
— Ну ты, мамзер… — один из полицаев, повыше
Это значило, что собирают всех жителей гетто, и, проглотив обиду, Ицек спросил:
— А зачем?
— Придешь, узнаешь…
Поняв, что на этот раз не отвертеться, Ицек поспешно, под наблюдением настырных полициантов, загасил костер и сунув картофелину обратно в карман, заторопился в локаль.
Локаль, как теперь на немецкий манер называли единственный в гетто небольшой зал, размещался в двухэтажном доме рядом с синагогой.
Кляня почем зря полициантов, не давших испечь картошку, Ицек через проход между домами, вышел на улицу. Здесь уже были прохожие, так же, как и Ицек, спешившие к темному зданию локаля, торчавшему над одноэтажными домишками гетто.
Перед самой синагогой Ицеку повстречалась кучка людей, торопливо идущая навстречу. Впереди важно шествовал немец, облаченный в форму «Цивильфервальтунг» [7] , а за ним гурьбой торопились человек десять весьма состоятельных евреев.
7
«Цивильфервальтунг» — гражданское управление немецкой администрации.
Они поочередно забегали вперед и о чем-то подобострастно спрашивали. Чиновник коротко отвечал, каждый раз резко отмахиваясь, и тогда на его рукаве читалась надпись «рейхсбеамтер» [8] . Это настолько поразило Ицека, что он застыл на тротуаре, пока странная процессия не свернула за угол.
Теперь, связав воедино полицейских и немца, он заторопился, но все равно, к его приходу локаль был забит до отказа. С трудом протиснувшись в дверь, Ицек поверх голов мог видеть только аляповато раскрашенные верхушки ложных полуколонн, деливших низковатый зал на ритмичные полосы.
8
Рейхсбеамтер — имперский немецкий чиновник.
Ицек приподнялся на носки и увидел члена юденрата Шамеса. Взгромоздившись на какие-то подмостки, достопочтенный ребе вытирал свой узкий, сплющенный с висков лоб цветастым платком. Но вот платок исчез, и Шамес до невозможности задрав вверх острый подбородок, выкрикнул:
— Германские власти ждут от нас, евреев, подлинного понимания всех сложностей настоящего момента. Поэтому юденрат решил, что наша община немедленно внесет тот символический шекель, который служит всего лишь показателем нашей с вами лояльности!
Что касается пресловутого шекеля, о котором заговорил ребе, то все набившиеся в зал понимали: речь идет только о золоте. Вокруг Ицека сразу возник встревоженный шепот:
— Это контрибуция…
— Большая…
— Юденрат ходатайствовал о снижении…
— Ну да, вы же видели. Они просто бежали…
— Может, понизят?..
— Никогда, придется платить…
От этих испуганных реплик жаркая волна ударила Ицеку в голову, перед
— Ты шекель хочешь?! А где его брать, этот шекель?
Локаль испуганно замер. Ребе Шамес еще выше поднял печальное лицо, его тонкие губы тронула грустная улыбка, и трагическим, в наступившей тишине долетевшим во все уголки шепотом, он произнес:
— Евреи, вы слышите, что кричит вам этот глупый ам-гаарец? [9] ..
Вокруг Ицека сразу образовалась пустота, и вместо взлохмаченных затылков он увидел множество обращенных к нему глаз. Может, секундой позже благоразумие и взяло бы верх, но сейчас Ицеку было не до последствий, и он исступленно выкрикнул прямо в чье-то пейсатое, библейски-скорбное лицо:
9
Ам-гаарец — неуч (еврейское).
— Откупиться думаете? А зуски, драться надо!..
Пейсатый шарахнулся как от удара и дико взвизгнул:
— Мишигене! [10]
Все завопили, и что произошло дальше, Ицек не понял. Кто-то треснул его по голове так, что пейсатое лицо подпрыгнуло, цветастые колонны сдвинулись, и все завертелось у него перед глазами…
Когда Ицек снова пришел в себя, локаля он не увидел. В голове было муторно, в нос бил запах скисшей селедки, сгустившийся вокруг сумрак не давал оглядеться, и, непонятно почему, сильно жгло темя. Единственным, что Ицек хорошо различал, была свеча, оплывавшая в дутом подсвечнике, поставленном на деревянный бочонок. Какой-то человек неподвижно сидел рядом, но кто это, понять было невозможно — на свету прорисовывался только силуэт.
10
Мишигене — сумасшедший (еврейское).
Ицек слабо пошевелился, и человек у бочонка, сразу встрепенувшись, обрадованно спросил:
— Ну что, живой?
— Вроде… — Ицек попробовал повернуть голову. — А что со мной было?
— Что, что… Били тебя всем скопом, вот что.
— А-а-а, вспомнил… А вы, кто?
— Я? Я Мендель…
Человек потянулся к свече, и Ицек смог рассмотреть его худое продолговатое лицо, чем-то неуловимо отличавшееся от других, казавшихся такими одинаковыми, лиц гетто. Наверное, все зависело от живых темных глаз, в которых сейчас отсвечивались мягкие огоньки.
— Там говорили, ты комсомолец? Это правда?
Мендель снял нагар со свечи и растер его пальцами.
— Правда! — Ицек резко вскинулся. — Это что, тюрьма?
Только сейчас до него дошло, что с ним случилось. Похоже, он не только избит, но и арестован. Наверно, хозяин закутка понял его состояние, потому что тут же замахал руками:
— Да уймись ты! Вот уж цидрейтер [11] … — Мендель неожиданно рассмеялся. — У меня ты. Я тебя из локаля к себе перетащил.
11
Цидрейтер — ненормальный (еврейское).