Майская Гроза
Шрифт:
Фельдфебель не понимал поляков. Зачем было воевать с Рейхом, если всe равно оказались по одну сторону фронта. Что им мешало перейти на сторону Германии ещe в тридцать девятом году. Тогда, глядишь, и война пошла бы по-другому. Конечно, ротный пропагандист не упустил случая поговорить на эту тему. Распинался часа полтора, даже в сон потянуло от его занудной болтовни. Тем более, что считая себя выше "этой солдатни", старался он изъясняться такими словами, которые большинство солдат, выходцев с рабочих окраин, никогда в жизни не слышали и не понимали. Всe что запомнил Шнитке из его завываний, а пропагандист изо всех сил подражал доктору Геббельсу, это крики об "жидократии" и происках империализма. Хорошо хоть ефрейтор Гофман, успевший отучится целый год в каком-то институте, пересказал ему весь этот бред своими словами.
Из объяснений Гофмана выходило, что всему виной англичане, а вернее английские
Фельдфебель покосился на проводника Марека. Хоть и поляк, но из силезских, говорил он на хохдойче не хуже любого из немцев. Внешность имел чисто нордическую - любой специалист из СС признал бы в нeм чистокровного арийца. Шнитке со злостью вспоминал появление этого проводника в своeм взводе. Тогда оглядев высокого, светловолосого и голубоглазого, отвечающего всем признакам нордической расы, поляка фельдфебель, сам с трудом прошедший расовый анализ, но в СС так не принятый, поинтересовался: "А не приезжала ли мать Марека в Германию месяцев за девять до его рождения?" На что этот мерзавец, весело скалясь, ответил, что мать в Рейхе никогда не была, а вот папаня Марека неоднократно его посещал, так что доктор Геббельс может быть абсолютно спокоен за чистоту крови его народа. Больше всего фельдфебеля тогда задел смех Гофмана, хотя и остальные солдаты его взвода не отказали себе в удовольствии поржать над своим командиром.
И Шнитке не удержался от того, чтобы высказать свою обиду. Необычайно серьeзный Гофман, который, оказывается, изучал какую-то хитрую науку "антропологию", сказал, что когда фельдфебель увидит поближе русских, тогда всe сам поймeт.
Шнитке, старательно изучавший в бинокль, и без него, всех увиденных им за эти дни русских, наконец-таки стал понимать своего подчинeнного. Действительно, большинство из них без проблем прошли бы расовый контроль СС, который не сумел преодолеть он - чистокровный немец. Закралось сомнение - не обманули ли фюрера его советники? На что тот же Гофман сплюнул и сказал, что не пора ли бросить верить во всякую чушь.
Был этот разговор вчера и до сих пор фельдфебель злился на своего подчинeнного. Недаром его отец не любил образованных. "Запомни Ганс", - любил пофилософствовать он за кружечкой пива, - "все беды от образования - наслушается человек всякой зауми и вообразит о себе невесть чего, а нам, простым людям, весь этот учeный бред расхлeбывать". Так оно и было, когда в проклятые двадцатые годы разные учeные пустобрeхи заливались соловьями с трибун - а народ нищал и голодал. Первым человеком заговорившим с ними, уличными сорванцами, на понятном простом языке был пропагандист НСДПА.
Эта беседа и повернула всю жизнь молодого Ганса Шнитке, родившегося в проклятый год позора Германии - заключения Версальского мира. Дальше у него и его друзей всe было предрешено. Гитлерюгенд. Армия. Курсы унтер-офицеров. Война в Польше. Война во Франции. Югославская и другие компании. Вот только его более удачливых друзей, обладавших нордической внешностью отправили в СС, а он оказался в обычной пехоте, потому что с трудом преодолел расовый анализ. С таким трудом, что только долгий и безупречный послужной список спас его от увольнения из армии, как имеющего сомнительное происхождение. Как он проклинал тогда далeких и неведомых ему предков, которые наградили его чeрными волосами и невысокой коренастой фигурой. Впрочем, в разведывательной роте пехотной дивизии, ставшей ему новой семьeй, большинство солдат только тихо посмеивались над его страданиями. И со временем он успокоился. Здесь никому не было дела до его "сомнительного происхождения", здесь оценивали человека не по цвету волос, или параметрам черепа, а по тому, что он реально может делать. Так что скоро унтер-офицер Шнитке получил следующее звание, а спустя два года безупречной службы - звание фельдфебеля и разведывательный взвод под свою команду.
И только появление этого проклятого поляка вернуло прежние чувства и обиды.
Толчок в плечо вывел фельдфебеля из раздумий. Вдали на дороге показался одиночный грузовик, отчаянно завывая двигателем, он старался догнать
Полчаса торопливого бега, сдерживаемого только задыхающимся от такого темпа пленным, привели их на поляну, присмотренную в качестве базы ещe утром. Шнитке выдернул из нагрудного кармана документы пленного, бросил Мареку. Тот кое-как мог читать и говорить по-русски. Полистав данные ему бумаги поляк передал их обратно и сказал: "Майор, интендант". Выдержал паузу и с плохо скрываемым злорадством добавил: "Механизированная бригада".
Фельдфебелю на мгновение стало плохо. Если русские на их флангах разгуливают целыми механизированными бригадами, то их дивизии конец. Ему уже довелось слышать рассказы о действиях русских танковых и механизированных бригад, как правило, входящих в танковые корпуса Красной армии. С трудом скрыв рвущиеся наружу эмоции, он отдал приказ на возвращение. Солдаты выстроились в цепочку. Пленный был отправлен в центр колонны. Проводник вместе с Гофманом побежали вперeд. И началась гонка. Данные о появлении русской механизированной бригады следовало доставить как можно скорее.
Атака, конечно, захлебнулась. Оставив на поле восемь панцеров и около сотни солдат, атакующие части оттянулись назад. Впрочем, ничего другого ни генерал Зейдлиц, ни его штаб не ожидали. Надежды на другой исход были только у солдат атакующих батальонов, но их мнения никто спрашивать не собирался.
Генерал размышлял. Достаточно ли этого неудачного рывка для оправдания, или нужно предпринять ещe одну попытку. Он, без всяких сомнений, отправил бы солдат в очередную атаку и не один раз, но угроза окружения требовала принятия другого решения. Правда, пока ему неизвестно насколько это окружение реально. Не придумали ли они его с перепугу. Что, кроме кавалерии, смогут противопоставить ему советские генералы. Конницы, не поддержанной другими частями, он не боялся. Ну потревожат фланги, ну уничтожат кое-какие тыловые части, но остановить его прорыв всe равно не смогут. А вот если кроме кавалерии русские сумели сосредоточить на его флангах артиллерию или, даже думать об этом не хочется, танки - тогда конец! Вкатают гусеницами в землю, сомнут редкие очаги сопротивления, передавят немногочисленные орудия. И всe! Нет ни его дивизии, ни частей усиления!
Срочно требовалась достоверная информация, но пока его разведчики ею не располагали. Он оглянулся на начальника штаба, но тот только отрицательно покачал головой.
Генерал дал команду провести перегруппировку и попробовать на прочность русскую оборону в другом месте. Но отдать окончательный приказ не успел. К нему с чрезвычайно мрачным лицом спешил начальник разведки дивизии в сопровождении двух солдат, тащивших пленного русского.
Перепуганный русский майор, поддерживаемый с двух сторон коренастым фельдфебелем и высоким худощавым ефрейтором, тяжело дышал. Трeхчасовой марш-бросок выжал его как лимон. Ему уже не было так страшно как поначалу, когда он ожидал, что его в любую минуту пристрелят. Но всe равно дико хотелось жить. Он понимал, что его оберегали и даже тащили на себе только для того, чтобы он рассказал стоящему перед ним немецкому генералу, всe, что знает о происходящем в расположении его бригады. Но что с ним будет после допроса? Отведут за ближайшие кусты и шлeпнут? Что же делать? Рассказать этому немцу правду или постараться соврать? И что из его слов они смогут проверить, а что нет?