Майя (фантастическая повесть)Русский оккультный роман. Том VI
Шрифт:
Вот что безмерно ее смущало, страшило и огорчало!
Кассииия она теперь не видала более двух месяцев. София и таинственные сестры ее, никогда не посещавшие ее вне сна, в ее повседневной жизни, как прежде постоянно посещал ее Белый брат, правда, мерещились ей иногда. Раз даже она увидала себя снова в их волшебном приюте. Они ее старались утешить в предполагаемом ею «забвении» друга детства ее и юности… Они говорили о нем, смеясь над ее страхом, не признавая возможности этого «забвенья», уверяя, что он удаляется для ее же блага… Пусть ее ждут великие тревоги искушения и печали: все в мироздании должно очищаться, проходя чрез горнило
«Тем лучше для тебя, — послышался вдруг голос, — тем легче тебе идти верным путем; уметь распознавать добро от зла и выбирать благое…»
Что это?.. Кто это говорил с ней?
Майя оглянулась… Никого не было возле нее. Она стояла у своего стола, опершись на него одной рукой, другою прикрыв глаза в глубокой задумчивости.
Давно ли она стояла так, забывшись? Она сама не знала… Но, судя по глубокой тишине, царившей в доме, все уже спали в нем. Белая, месячная, морозная ночь смотрела по-прежнему в окна… Вдали пропел петух и внизу, где-то, мерно и гулко часы пробили двенадцать ударов…
«Уж полночь? Так скоро?.. — подумала Майя. — А я еще собиралась писать… Да что мне писать?.. Нечего!.. Все пусто, холодно, скучно!.. Отец, и тот больше во мне не нуждается… Тоска!»
«Тоска и уныние, когда жизненные испытания и не начались еще?.. Разве так готовятся на брань с неправдой и злом!.. Стыдись, малодушная, безверная, бессильная!» — услышала снова Майя все тот же, давно ею не слыханный голос.
Радостно забилось ее сердце. Она встрепенулась, обвела комнату ожившим взглядом, выпрямилась и, широко открыв глаза, сияя радостной улыбкой, прямо пошла к дверям балкона.
Оттуда, из парка снизу, летели к ней мелодичные, как звуки арфы, призывные аккорды, говорившие ей: «Я здесь!.. Я жду!.. Иди же!..»
И она шла… Шла по видимой ей одной дороге, — по сиявшей розовой радуге, переброшенной аркой из глубины парка в средину ее комнаты. Там, вдали, не в снежных сугробах, а в кущах молодой зелени, зацветавшей черемухи, роз и сирени, стоял верный друг ее, улыбаясь ей приветно, но с опечаленным взором.
Утром горничная, войдя в обычный час в спальню барышни, отступила в изумлении: постель ее была не измята, лампа догорала на ночном столике, а сама она мирно покоилась, запрокинувшись в глубоком кресле. Правая рука ее свесилась, и перо выпало у ней на пол; очевидно было, что барышня писала всю ночь и, утомленная, крепко заснула под утро. Горничная удивилась только тому, что барышне вздумалось писать в темноте: на письменном столе ни свечи, ни лампа не были зажжены… Или так уж ночь была светла, что освещения не понадобилось?
Майя проснулась довольно поздно и очень смутилась тем, что, не раздеваясь, заснула и всю ночь проспала в кресле. Она позвонила горничную, чтоб спросить ее об отце. Она знала, что опоздала к утреннему завтраку.
Оказалось, что он давно позавтракал один и, приказав сказать барышне, что будет к обеду дома, — поехал по делу в Рейхштейн.
Майя даже обрадовалась своей свободе… Ей было необходимо сосредоточиться, многое обдумать; наконец, перечесть записанное ночью: все ли она вспомнила, простившись с ним?.. О, Господи! Быть может, навсегда!.. Кто знает? Всю свою волю, всю энергию приложит она к тому, чтоб устоять в искушениях, победить, завоевать свое торжество, свое вечное благо!… Но сам он говорит, что трудно это, — почти невозможно!..
Она боролась с душившим ее горем; но, едва одевшись и наскоро выпив чашку
Теперь она, перечитав записанное, уж знала достоверно, что более не увидит и не услышит ни Кассиния, и никого, и ничего из того, другим неведомого мира, которым была окружена, научена, поддерживаема доныне.
Кассиний сам ей это сказал, он приходил проститься…
— Не нужно слез! Не нужно малодушия! — говорил он, прощаясь. — Разлука со мной — первый искус, который ты обязана выдержать, не падая духом. Только сильный волей способен умерять свои страсти и прозреть истину, в коей все блага…
И именно такие люди нужны для блага мира, — а не слепцы малодушные, не умеющие справляться со своими личными, себялюбивыми чувствами!
Это были последние слова, последнее его поучение. Она запомнит их навсегда! — Неужели не найдет она достаточно в себе силы, прозорливости и стойкости, чтоб пройти прямым путем? Преодолеть препятствия, победить врагов, прежде всего начав с самой себя. Она не позволит с первых шагов малодушию и страху овладеть собою…
И едва решимость эта возникла в молодой девушке, она почувствовала прилив энергии и сердечной бодрости.
Она встала, горделиво выпрямилась и даже улыбнулась. В уме ее с поразительной ясностью возникла величественная фигура Кассиния… Она видела перед собою его ободрительный взор, его довольную улыбку. Она закрыла глаза, чтоб дольше сохранить в душе своей его сиявший отблеск, и торжествующе улыбнулась.
«Сон? — мелькнуло у ней. — Ведь кому не скажи — никто не поверит!.. Для иных мои рассказы — сны; для других — ложь; для всех — невозможность и сказка!.. Никому не надо говорить о Кассинии. Никому, — ни даже отцу!.. Скажу только, что распростилась со своими видениями навеки, — пусть будет он спокоен, — я в своей душе схороню все это… Пусть все уверятся, что это был сон, обман воображения, мираж, — Майя. Такая же Майя, как я сама; как все на свете в этом видимом, обманном, скоропреходящем жизненном круговороте…»
Профессор Ринарди между тем, приехав в замок слишком рано по образу жизни его временной госпожи, нетерпеливо ходил по картинной галерее, в десятый раз осматривая портреты рыцарей и дам баронов Рейхштейн в ожидании, пока кузина его выйдет к нему.
Софья Павловна в то утро имела право подняться поздно; она слишком поздно легла накануне, несмотря на раннее возвращение домой, и вообще провела дурно ночь.
Войдя с вечера в свою спальню, она быстро разделась и, набросив пеньюар, села к письменному столу с намерением заняться своей всесветной перепиской, как вдруг ее внимание было привлечено мраморной доской камина, по которой, ей показалось, пробежал фосфорический огонек…
Орнаева вздрогнула и побледнела.
«Что еще?.. Чем еще он недоволен?» — мелькнуло у ней.
Она, как трусливый ребенок, на секунду зажмурилась, отвернулась от камина и попробовала подумать, что ей так показалось…
«Отблеск свечей… Какое-нибудь блестящее отражение!» — самое себя уверяла она, самой себе совсем не веря.
Однако, надо же посмотреть, удостовериться.
Она не ошиблась: вот оно!
К зеркальному стеклу, между башней средневековых часов и мраморной группой Лаокоона со змеями, было прислонено письмо. Странное письмо: оно светилось, будто конверт его был пропитан фосфором. Его можно было отличить между тысячью других писем и увидать даже ночью.