Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось
Шрифт:
Я лично благодарен газете «Московские ведомости» за признание Майи Кристалинской певицей «популярнейшей», тем более что в нынешней прессе, на радио и ТВ правит информационно-художественный бал молодежь, и не каждый ее представитель знает, что была такая певица. Я говорю это не в укор, понимаю, что жизнь — это не только смена формаций и режимов, это еще и новые песни, и новые исполнители. Что же касается любви, то здесь поставлена жирная и честная точка.
Итак, Аркадий Михайлович Арканов.
«— 30 апреля 1957 года в Политехническом музее был вечер коллективов, которые должны были участвовать в Международном фестивале молодежи и студентов. Среди них эстрадный коллектив ЦДРИ, знаменитая джазовая «восьмерка», представлена в том вечере была лишь
И вот среди актеров, выступающих за ЦДРИ, пела Майя. Я — человек музыкальный, а в молодости любая девушка, которая обращала на себя внимание, да еще проявляла какие-то музыкальные способности в виде музыкального слуха, голоса, любви к музыке, казалась мне пределом мечтаний. Человек я был романтически настроенный, и так вот, с первого раза, увидев ее, я подумал — вот это да, было бы здорово! Вместе со мной был мой приятель, нынешний инженер, который сказал: «А вот слабо с ней тебе познакомиться и…» Я говорю: «Нет, наверное, не слабо».
— А почему именно Майя привлекла его?
— Он тоже был музыкальным человеком, мой друг, он меня как бы завел.
А потом — кончился концерт, мы уже расходились, но пошел страшный ливень. И вот в подъезде Политехнического музея мы с ней стояли рядом и пережидали этот дождь. И вот пока мы пережидали этот дождь — я был человеком очень скромным и не отличался большим количеством случайных знакомств, — тем не менее проявил какую-то настырность и пригласил ее отметить Первое мая в ресторане ВТО, где мы, наш коллектив, имел несколько столиков. Она согласилась, и мы разъехались, она поехала в одну сторону, я — в другую.
Мы договорились, что я ее встречу у ВТО. Я ее встретил, и она была как бы моей гостьей.
Это была «тусовка», были актеры, которые праздновали этот день, был и наш большой коллектив, были какие-то выступления, и, естественно, ее попросили спеть. И она там пела.
— Интересно, что именно?
— Свой репертуар. «Скалинателлу», индонезийскую — «Индонезия», она была популярна.
Ну вот, кончился этот праздник, и я пошел — не поехал, а пошел провожать до дома. Она жила в районе Комсомольской площади, трех вокзалов… Интересно другое — я ее проводил, все было очень мило и хорошо, и назначил ей следующее свидание — это было девятого мая, в День Победы.
Девятое мая — я уже не помню — где-то мы были, шатались по городу, и я опять ее пошел провожать домой. Но вот до этого мой друг — он все время был как бы между нами — говорит: «Ну, а жениться тебе слабо?» — «Нет, не слабо…» Так вот, находясь в таком романтическом угаре, девятого мая я ей сделал предложение.
— С ходу! Это что, был ответ на его «слабо»?
— Нет, я же не дурака валял, мне же она тоже нравилась. И она согласилась.
Я никому ничего не сказал и дома не говорил… Тогда было проще: на следующий день или, не помню, через два дня подали заявление в ЗАГС. Расписываться нам назначили на первое июня. Можете себе представить, тридцатого апреля познакомились, на первое июня уже назначили запись. Отдали документы двенадцатого мая, и с тех пор мы не виделись, первого июня у ЗАГСА встретились и вышли оттуда мужем и женой. Я пришел домой. Мать была в изумлении, когда я показал брачное свидетельство. Был шок — кто? что? Надо сказать, что ее тогда в широких кругах не знали, знали только в кругах артистических как молодую талантливую девушку, окончившую МАИ, работавшую в КБ. Знали только люди, близкие к ЦДРИ и к искусству. Что вот такая самодеятельная певица, не профессионал, работает у Яковлева от звонка до звонка. Я матери объяснил, что вот она — такая талантливая. И свадьбу решили не оттягивать, а назначили ее на седьмое июня, на день моего рождения.
— А кто-нибудь из друзей все же знал об этом?
— Кроме моего вот этого друга — никто. Я решил это как бы сюрпризом поднести.
Ее не видела моя мать, я один раз видел ее мать, да только случайно, в подъезде, когда я уходил. Мои родственники приехали из Киева, соседка — мы жили в
Итак, в этой коммунальной квартире состоялась эта свадьба. Впервые моя жена познакомилась с моей мамой, с моим отцом, а ее родители познакомились с моими родителями и со мной.
Среди гостей, которые были на свадьбе, все было очень странно. С моей стороны — киевские родственники, среди друзей — два моих приятеля, которых я позвал. Скромная такая свадьба была. А с ее стороны были режиссер театра Станиславского и Немировича-Данченко Златогоров со своей женой — известный режиссер; одна ее тетка, на которой женат был гроссмейстер Флор. Вообще феллиниевская была атмосфера на свадьбе — отчужденная. Как бы стенка на стенку сидели. Чужие люди за одним столом оказались, да еще за свадебным. Ее родители — мои родители, ее родня — моя родня. Напряженная атмосфера была…
— На каком курсе вы были?
— Я заканчивал. Были госэкзамены. Я помню, что ее отец, Владимир Григорьевич, он был массовиком-затейником, носил толстые очки, у него было минус двенадцать или минус пятнадцать. Человек он был добрый, милый. Я тоже увидел на свадьбе впервые своего тестя. Он сказал, что вот есть Аркадий Райкин, а теперь будет Аркадий Майкин. А потом, поняв, что происходит что-то не то, он достал из портфеля металлические головоломки и отдал всем решать. И вот свадьба превратилась в разгадывание этих головоломок.
У моей матери сразу напряженка была во взаимоотношениях с Майей, и отец мой тоже как-то был насторожен, и потом, я понимал, что жить негде, в комнате восемнадцати квадратных метров мой брат и мать с отцом, а я еще буду тут с женой — глупо. И у нее негде, у нее комнатенка.
Мы очень быстро, опять же через ее семью, через Златогоровых, сняли комнату в коммунальной квартире у метро «Аэропорт». Дорогая комната — она стоила пятьдесят рублей в месяц. Я только закончил институт и получил распределение в Норильск как врач. Майя пошла в горздрав и оставила такое заявление — поскольку она моя жена, и она здесь связана работой, и у нее всякие творческие планы, и она просит, чтобы мне сделали перераспределение и оставили в Москве, а я страшно сопротивлялся, действительно хотел в Норильск, но она ехать категорически не хотела. У нее было большое будущее, она начинала как певица, ее знали, о ней ходили разговоры — вот есть такая талантливая девушка в ЦДРИ. Меня оставили в Москве и дали мне распределение участкового врача, им я и работал после окончания института, и мы снимали эту комнату. Я не могу сказать, что мы так замечательно, безоблачно жили, у нас конфликты некоторые были — ну, не мордобой, конечно, нормальные, человеческие. У нее — это моя точка зрения — закружилась немножко голова от успеха. Я помню, Цфасман что-то критическое высказал по поводу коллектива ЦДРИ, не о ней в частности, а о всем коллективе, в котором она была. У нас дома были пластинки Цфасмана, так она стала ломать пластинки. Я ей сказал, что так не делают, что Цфасман имеет право на свою точку зрения — но ломать…»
А теперь — газета «Московские ведомости».
Так вот, тот самый пассаж из рассказа Арканова выглядит в газете несколько иначе. И вся история с битьем цфасмановских пластинок обретает другой смысл.
«Вокруг Майи уже тогда был большой ажиотаж, — вспоминает Арканов в «Московских ведомостях». — Она представляла собой некое новое качество в советской песне и просто купалась в лучах славы, а я все время пытался вернуть ее из этой эйфории к реальности.
Майя очень болезненно относилась к любой критике. Помню, однажды известный пианист и джазовый музыкант тех лет Александр Цфасман написал в одной газете критическую статью об эстраде, где, в частности, в качестве примера «припечатал» Кристалинскую. У нее была совершенно поразительная реакция! У нас в доме было всегда множество виниловых пластинок, в том числе и несколько пластинок Цфасмана. Так после этой статьи Майя выбрала их все до единой, с яростью разломала о колено и выкинула осколки в окно!»