Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось

Гиммерверт Анисим Абрамович

И вот по совету дяди Ефима она решила поступить в театральный техникум — с него в советское время и начинался ГИТИС. Лиля выбрала музыкальное отделение, так подсказал все понимающий дядя, считавший, что в актрисы драматического театра Лиля совершенно не годится, ей не нужно ломать свою музыкальную природу, тем более что дядя обнаружил у племянницы небольшой голос, очень приятное драматическое сопрано, можно и в опере петь, и вовсе не обязательно главные партии, для которых голосу нужна сила и большой диапазон, вторые или третьи тоже хороши. У будущих героинь Лили (а в том, что она станет оперной певицей, дядя не сомневался) тоже есть арии, дуэты и даже сцены, и без аплодисментов его талантливая

племянница, ей-богу, не останется.

Лиля поступила в ЦЕТЕТИС — Центральный техникум театрального искусства, на музыкальное отделение. В ее жизни начался долгий период везения.

Во-первых, одним из ее педагогов по актерскому мастерству была Серафима Бирман, актриса Художественного театра, которую сам Станиславский стерег от поползновений других театров, спешивших переманить к себе этот артистический бриллиант, что ему с трудом удавалось. По оперной части Лилю обучал Леонид Баратов, знавший музыкальный театр так, как его в те годы не знал никто. Техникум стал для него вроде плаца, где он муштровал будущее воинство для грядущих оперно-театральных сражений.

А во-вторых (скорее всего, во-первых), в техникуме она познакомилась с Павликом Гольдбергом, не только будущим режиссером, но и будущим мужем. Павлик взял себе звучный псевдоним Златогоров, ставший в конце концов его фамилией, которая тридцать лет не сходила с афиш музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, где после окончания ЦЕТЕТИСа пела и его жена Лиля Кристалинская. Дядя оказался прав — в партиях второго плана были и арии, и дуэты, и сцены, и Лиля легко срывала аплодисменты, ей даже подносили цветы (вот аплодисментов и цветов из двух Кристалинских намного больше все же досталось младшей, Майе, чему тетя Лиля никогда не завидовала, а, наоборот, только радовалась за свою Маечку).

Вот так в доме № 5/7 по Глинищевскому переулку, мощным видом своим говорившем о незыблемости и величии советского театрального искусства, появилась в конце тридцатых годов вместе с мхатовскими «звездами» никому не известная молодая чета Златогоровых. Жили они тихо и скромно, но вскоре их квартира станет одной из самых заметных.

И между прочим, во многом благодаря общительной и хлебосольной хозяйке.

2

Все дочери (не считая Лили) Ильи Семеновича и Фаины Георгиевны оказались в Москве из-за страха, охватившего главу семейства. И глаза у страха не случайно велики — в Самаре «буржуинам» новые хозяева города житья не давали, в Москве их тоже не жаловали. Но Кристалинские в буржуях здесь не числились, и то, что они никому не сделали вреда, напротив, многим помогали, убеждало Илью Семеновича в правоте своего решения перед семьей и Богом.

Дочери росли, становились барышнями — вот Лиля нашла свою стезю, найдут ее и Мария, Сарина, Рената, а младшая Раиса — та сомнений в своем блестящем будущем у родителей вообще не вызывала. При ее красоте еще и упорство. В шестнадцать лет она поступила в Институт кинематографии, да еще на актерский факультет. А кино в те годы уже начинало сводить с ума молодые дарования, и в институт шли толпы желающих попасть в киногерои.

А независимый характер? Он просматривается даже в портрете, который висит в гостиной квартиры Лилии Ильиничны Кристалинской вместе с увеличенной фотографией Майи. Портрет на редкость красивой и несколько холодноватой женщины в шляпке.

В те самые шестнадцать лет она совершает поступок, один из самых неожиданных в ее жизни. Хотя чего уж неожиданного в том, что красавица девушка с длинными, прямыми,» по-русалочьи распущенными волосами по уши влюбилась в своего однокашника, и конечно же взаимно. Мало того, тяготение двух сердец друг к другу этих потерявших голову Ромео и Джульетты толкнуло

их на отчаянный поступок. Страсти кипели почти шекспировские. Отличие было лишь в том, что современный Ромео был все же постарше литературного, и к тому же ничто не мешало их браку. Они были счастливы. «Ромео» в скором времени стал заметным кинооператором, звали его Валентин, фамилия — Павлов. Это имя, возможно, что-то и говорит историкам кинематографа. Для совместной жизни молодым вполне сгодилось фотоателье отца Валентина на Арбате, и там, среди негативов, ванночек с проявителем и фотографий звезд мирового кино на стенах, любовь цвела и крепла.

Но вот однажды… — все сказки начинаются со слов «однажды», как справедливо заметил поэт, а все, что произошло дальше, похоже на сказку — Раиса с подругой пошла в Большой на спектакль приехавшего в Москву китайского театра. Москва почему-то с ума сходила по китайскому искусству, возможно, не в последнюю очередь из солидарности к угнетенному японскими милитаристами древнему свободолюбивому народу, а может, просто потому, что москвичи — народ любознательный, охочий до всякой невидали, особенно когда о ней столько говорят, но мало кто с ней знаком. Что казалось наиболее необычным русскому театралу, так это китайская традиция поручать женские роли мужчинам.

Билетов конечно же было не достать, и Раиса с подругой отправились на спектакль с туманной надеждой купить их с рук, но не тут-то было. И вдруг… (В сказках тоже встречается это «вдруг», приносящее либо счастье, либо неприятности, которые, однако, имеют счастливый конец.) Так вот, вдруг Раиса услышала приятный тенорок с увесистым «международным» акцентом, предлагавший… лишний билет! И увидела возле себя маленького, но изящного и не дурного собой молодого человека с карими, чуть насмешливыми глазами, в превосходно сшитом сером костюме, сидевшем на нем как на дипломате, приглашенном на коктейль. Сразу было видно — европеец, как по одежде, так и по манерам: галантен и ненавязчив. Да, у него есть билет, но он просит извинения, очень сожалеет, билет только один. И если кто-то из дам согласится, он готов его предложить.

Подруга Раисы была миловидна, к тому же — не замужем, и Раиса предложила пойти ей, но та, лишь взглянув на молодого человека, не сводящего глаз с Раисы, наотрез отказалась и, пожелав приятного вечера, исчезла. Все произошло очень быстро. Обескураженная таким поворотом событий, Раиса не знала, как быть, но европеец легко дотронулся до ее руки и, посмотрев на часы (ручные, каких в СССР почти ни у кого еще не было), объявил, что через десять минут спектакль начинается.

Вот так они и познакомились — будущая актриса, которая никогда ею не станет, и… В антракте он представился ей: «Саломон Флор» — и добавил: «Люблю играть в шахматы».

От шахмат Раиса была так же далека, как от того индуса, который их придумал. Но имя Флора она слышала не раз, о нем писали газеты, не обходило его вниманием и радио. Раиса не раз слышала его от друзей мужа, завзятых шахматистов. Да, конечно, перед ней — та самая суперзнаменитость. И Раиса Кристалинская сдалась — не перед именем гроссмейстера, не перед его европейской внешностью, а перед обаянием, настолько оно оказалось могучим. Ее покорило все: и редкое остроумие, и не сходящая с губ улыбка, и мягкие движения хорошо воспитанного человека. В темном театральном зале, куда их снова зазывал звонок, звучала непривычная речь и, несмотря на всю китайскую экзотику мужчин, на этот вечер ставших женщинами, было скучно: ее развлекал только Флор, который, склонившись к ее ушку, нашептывал ехидные замечания по поводу происходившего на сцене. Раиса тихо смеялась, искоса поглядывая на него, а он был неистощим, этот маленький острослов, которого знал весь шахматный мир.