Майя
Шрифт:
Поднявшись метров на двадцать вверх, я обнаружила скальную полочку, уходящую вверх и вправо, которая еще через двадцать метров вывела прямо к пещере. Вход густо зарос кустарником и марихуаной, и был к тому же так расположен, что заметить его можно было, лишь подойдя вплотную. Внутри было гулко, сухо, совсем не страшно и довольно уютно. Здесь можно прекрасно отдохнуть в тени, почитать книжку. Неглубокая - всего метра три, а вот как раз место, где можно посидеть. Наверное, тут сидел и брат Раджа и другие... и ничего особенного. Впечатлительные эти индусы, ей богу. Над противоположной стеной ущелья парили птицы, небо было ярко-голубым, сидеть было удобно и мало-помалу наползла легкая дрема. Сказывалась усталость от проделанного пути. Подремлю минуту-другую и пойду...
Но
Раджа на тропе не было. Уйти без меня он конечно не мог, стало быть... ага, понятно, мальчик воспользовался предоставленным одиночеством и где-нибудь за камушком справляет свои надобности.
В этот момент я увидела, что сверху по тропе кто-то спускается, причем очень быстро. Буквально за несколько минут он преодолел расстояние, на которое мне потребовалось бы полчаса, просто не верилось глазам, что можно по такой неудобной тропе передвигаться с такой скоростью. Когда человек приблизился, я увидела, что это так называемый "садху", и ко всему прочему он был еще и босой! По таким острым камням голыми ногами! Садху - это такие бродячие монахи, все их имущество - ярко оранжевое одеяние да бидон, в котором они носят еду. И посох. В Дели я видела таких, но там они производили впечатление обычных показушников, которые беззастенчиво клянчат деньги с туристов или фотографируются с ними - тоже за деньги, разумеется. Этот садху был явно не таким. Невысокий, движения собранные, точные, весь облик словно дышит стремлением. Когда он приблизился, я решила отойти чуть в сторонку, но зацепилась за камень и чуть было не загремела на ровном месте. Садху взглянул на меня, и взгляд меня поразил. Ну сколько мог длиться этот взгляд - ну полсекунды, секунду, не больше, ну две секунды максимум, он был направлен словно внутрь, а не наружу, глубокий, плотный. Лица, тела, вещи мы оцениваем по тому, как они выглядят, но настоящий, живой взгляд можно оценить лишь по тому, что он вызывает в тебе самом. Взгляд садху словно колокольным звоном раздался в моем сердце, теплая волна прокатилась по телу и вызвала острый прилив симпатии и нежности. Это было тем более странно и даже несообразно, что выглядел он отнюдь не как симпатичный мальчик, и откуда эта внезапная нежность к запыленному, старому, высохшему страннику? Это, конечно, не эротическая нежность, но с чем ее сравнить... снежная, вихрящаяся, как легкая, стремительная пурга на катке, где я катаюсь маленькая, лед отражает свет фонарей и все кружится то ли во мне, то ли вокруг меня.
Завороженная внезапно нахлынувшими переживаниями, я в упор уставилась на садху, застряв на тропе как пробка между двумя большими валунами и преградив ему дорогу. Может, садху говорит по-английски? Вероятность, хоть и ничтожная, но есть - я слышала, что в Варанаси встречаются садху, у которых есть высшее образование, и они прекрасно владеют английским.
– Ты понимаешь по-английски?
Садху ничего не ответил, просто смотрел на меня. И все-таки по едва уловимому взмаху его ресниц мне показалось, что он понимает.
– Я не туристка, то есть я не просто туристка, я не буду задавать дурацких вопросов, меня интересует только ... (вот блин, а как сказать-то...) истина, понимаешь? Я хочу правды, хочу настоящего, хочу того, что вижу в твоих глазах.
Снова едва заметный взмах ресниц. Черт его поймет... у человека с такой собранной и непоколебимой мимикой, как у него, такое движение наверное что-то означает... удивление? Ну что бы ему такое сказать... ведь он сейчас уйдет, а я хочу с ним поговорить, ну что, сказать ему, что я русская - обычно индусы открывают глаза и рты и радостно орут - "аа... Россия!!", но это же маразм. Я чувствовала с одной стороны совершеннейшую тупость, незнание - что сказать, чтобы он не ушел, а с другой стороны в то же самое время переживала необычайную ясность - словно какой-то другой стороной сознания.
– Ты можешь рассказать что-нибудь о своей практике, о своей религии?
Он продолжал молча смотреть мне прямо в глаза, но уже не закрытым наглухо взглядом, а так, словно что-то рассматривал или пытался рассмотреть. В этот момент я поняла, что мои надежды неоправданны. Это просто бродячий монах, он не только английского, он и хинди-то наверное не знает, владея лишь каким-нибудь своим забытым богом диалектом...
– Следуй своим желаниям!
– раздался хорошо поставленный, твердый и доброжелательный голос. Все-таки он говорит по-английски!
Как странно услышать от бродячего монаха такой совет! Я ждала скорее обратного - предложения об аскетическом образе жизни. Он словно прочитал мои мысли:
– Да, я садху, но не потому, что запрещаю себе быть обычным человеком, не потому, что препятствую своим желаниям, а как раз именно потому, что позволяю им проявляться, и они привели меня туда, где я сейчас, и поведут дальше. Нет вообще ничего, кроме желаний, что могло бы куда-то вести.
– Но если следовать ВСЕМ желаниям, разве ты не превратишься просто в придаток своих капризов?
– А что ты называешь капризом? Желание, которое тебя приучили видеть ничего не значащим? Желания - как живые существа. Если их долго и планомерно подавлять, то они умирают, и вместе с ними умирает все остальное в человеке, и остается лишь больное тело, больные эмоции, больной ум. Люди себе всё запрещают, запрещают, запрещают... направляют и заставляют других, что-то хотят от своих детей, желают им и себе конечно счастья, но кто из них получил это счастье? К счастью человека могут привести только его свободные желания. А когда они свободные, тогда они и радостные, тогда в них появляется особая свежесть, особая сила, желания из несбыточных фантазий превращаются в реальную силу, а человек становится истинным творцом, и он творит мир и внутри себя, и снаружи - опять таки в соответствии с тем, что он захочет делать.
Вот уж не ожидала услышать подобное от монаха! Меня поразил и смысл сказанного им, и экспрессия. В этом не было театральности, это была очищенная, ясная воля. Пока он говорил, я даже перестала держаться за ушибленное бедро. Если бы я увидела говорящего слона, то удивилась бы меньше. Разговор меня захватил.
– Но как же быть с тем, что многие люди испытывают желания, направленные на разрушение, на причинение боли, на удовлетворение алчности, как быть с ними, тоже позволять им проявляться?
– Разве у тебя есть желание причинять боль и разрушать?
– У меня-то нет...
– Так зачем ты спрашиваешь?
– Я спрашиваю о других...
– Я сейчас не разговариваю с другими - я сейчас разговариваю с тобой и следую своим желаниям именно сейчас, а если бы передо мной был кто-то другой, во мне бы возникло какое-то другое желание.
Возразить на это было нечего.
– Кроме того, если человек настолько болен, что испытывает желание убить, ограбить, причинить вред, - продолжил садху, - то это и означает, что в нем живет огромное количество других омрачений, которые все вместе и являются его естественными ограничителями. А мне... и, насколько я вижу, тебе тоже, - мне приятнее, когда вокруг меня радостные, ищущие и находящие свой путь люди, мне нравится им помогать, но лишь в том, что, на мой взгляд, может привести к подлинному освобождению.