Майя
Шрифт:
– Хоть бы нам предложили, гады! – шепнула Оккула.
– Ох, мне дурно! – вздохнула Майя, в очередной раз утирая вспотевший лоб.
Волосы и все тело покрывала липкая корка тонкой белой пыли, смешанной с испариной; на зубах хрустел песок. Майя сплюнула густую слюну.
– Не плюйся, – предупредила Оккула. – Только влагу зря тратишь.
– Глотать ее, что ли? – проворчала Майя.
– Ишь какая разборчивая, – улыбнулась подруга. – Я бы сейчас от холодной мочи не отказалась. Ничего, банзи, держись, скоро придем. Часа два осталось.
Девушки потихоньку обогнали повозку и теперь шли
– Мне чудится или мы снова на холм поднимаемся? – спросила Оккула.
– Ага, поднимаемся, – кивнула Майя. – Странно, пока до горки не дойдешь, ее не видно. Ой, а что это там, на самой верхушке?
– Помолчи, банзи, не приставай! Не видишь, я вот-вот растаю, – буркнула подруга, наклонив голову, будто вол в упряжке, и взобралась на холм.
Майя, жмуря глаза от пыли, еле держалась на ногах – ей хотелось повалиться на обочину, а там будь что будет. Из травы выскочил кузнечик и, трепеща розоватыми крылышками, пролетел шагов двадцать. «Эх, мне бы так, – подумала Майя. – И пить ему, наверное, не хочется…»
На вершине холма дильгайцы встали передохнуть и, отдуваясь, привалились к оглоблям. Тени по-прежнему не было, но девушки без разрешения упали на жухлую траву. Лицо Оккулы покрывали неровные белые полосы пыли.
– Тебя впору на ярмарке в балагане показывать, – улыбнулась Майя и вдруг ошеломленно умолкла, с ужасом уставившись через дорогу.
На пригорке, в ста шагах от обочины, перед кустами полыни, стоял деревянный помост, на котором высились два прочных столба с поперечной перекладиной, локтей десять длиной. На перекладине виднелись четыре глубокие зарубки, с каждой из которых свисала короткая цепь с кандалами.
Кандалы смыкались на лодыжках двух иссохших трупов. Тела, неподвижно висящие в зыбком, струящемся от жара воздухе, выглядели призраками, кошмарными видениями, порождениями лихорадочно возбужденного ума. Оскаленные, иссушенные зноем лица выглядели жутко еще и потому, что были перевернуты. Зияли провалы пустых глазниц, кожа лохмотьями свисала со щек – птицы и насекомые потрудились на славу. Жидкие волосы добела выгорели на солнце. Опущенные руки, облепленные редкими остатками иссохшей плоти, болтались тремя серыми прутьями – на одной еще виднелся зажатый кулак. На помосте белела горка мелких костей.
Майя вскрикнула и закрыла лицо ладонями. Тут, как нарочно, налетел ветерок, и пахнуло мерзким запахом гниющего мяса.
Оккула мельком взглянула на виселицу и, обернувшись к Майе, обняла подругу за плечи:
– Ты что, вороньего пира не видела? Не бойся, они тебя не укусят.
– Ой! – Майю замутило, и она, дрожа, уткнулась в жухлую траву.
– Страшно, да? – спросила Оккула. – Для того и вешают, чтоб неповадно было. Знаешь, как в песне поется? – Она надрывно затянула вполголоса:
Меня подвесили за ноги,чтоб птицам было что клевать.Разбойникам с большой дорогитакой судьбы не– Ох, Оккула, – зарыдала Майя. – Не могу я на это смотреть! За что их так?
– Откуда я знаю? – пожала плечами Оккула. – Какому-нибудь Леопарду ногу отдавили или любимую кружку владычицы Форниды вдребезги разбили…
– Или помянули имя благой владычицы всуе, – небрежно заметил Зуно из повозки. – Но если повторять все, что слышишь, беды не миновать, правда?
Оккула торопливо встала и почтительно наклонила голову, будто ожидая распоряжений.
Неожиданно один из дильгайцев ткнул пальцем в сторону виселицы:
– Делать враги. Плохо. Когда много, кончить.
– Да, наживать врагов не стоит, – заключил Зуно и повелительно вытянул руку, показывая, что хочет выйти из екжи. – Пожалуй, здесь мы и привал сделаем, тени все равно нигде нет.
Он ступил на землю и направился в противоположную от виселицы сторону. Дильгайцы забрались под повозку и устроили какую-то незамысловатую игру, подбрасывая палочки в дорожной пыли.
– Говорят, все Леопарды – редкие мерзавцы, – шепнула Оккула, дождавшись, когда Зуно отошел подальше. – Ничего, банзи, нас не повесят, не сомневайся.
Зрелище расстроило Оккулу, но свое беспокойство она скрывала под напускным безразличием и натянутой улыбкой. Сделав несколько шагов по траве, она закусила губу и остановилась, задумчиво глядя под ноги.
– Да, редкие мерзавцы, – повторила она. – И как жить, если в одной постели с убийцей окажешься?
– Что? – недоуменно переспросила Майя. – Ничего не понимаю…
– Зато я слишком хорошо понимаю, – со вздохом произнесла Оккула и повернула подругу лицом к синему мареву вдали. – Вот, банзи, взгляни! Смотри хорошенько, как далеко мы зашли!
Майя прищурилась и поглядела на запад, где высилась громада горного массива Крэндор. Лучи солнца заливали крутые склоны, в ущельях собирались зловещие лиловые тени. Вдоль подножья горы тянулась тонкая полоска городской стены, прерываемая столбиками сторожевых башен.
Справа от Крэндора, под раскаленными скалами, раскинулась Бекла. Майя никогда прежде не видела больших городов – ни Кебина, ни Теттит-Тонильды, – а потому ошеломленно взирала на широкие полосы дыма, повисшие над наклонными крышами. Сквозь дым виднелись высокие стройные башни, тянущиеся к небу, словно камыши на озере. Над городом, у подножья Крэндора, на хребте Леопардового холма красовался дворец Баронов; ярусы мраморных балконов сверкали на солнце. Майе почудилось, что издали доносится еле слышный гул и шум толпы, будто гудение пчел в улье.
– Да уж, мы в Бекле развернемся… – подавленно прошептала Майя. – Ох, Оккула, там же… Сгорим мы там, как уголек в кузнечной печи.
– Не кисни! – оборвала ее чернокожая подруга. – Подумаешь, красота да широта. Ну и что такого? Зато мужчин там много, а с ними дело известное: раз у них стоит, значит надо куда-то пристроить. Ты крепко-накрепко запомни: мы с тобой торгуем самым необходимым – не сластями и не шелками, а, считай, хлебом. Без нас, как без хлебопеков и повитух, никто не обойдется. Пойми, кто на свет родился, тому суждено есть, бастать и умереть. Такая уж у людей доля.