Мазарини
Шрифт:
Эти обстоятельства не укрылись от зорких глаз Ришелье, который демонстративно выказывал дружелюбие папскому посланцу. Венецианский посол замечал, что «Его Светлость (то есть Мазарини) чаще всего можно увидеть на банкетах и в комедии». Сам же Джулио писал Антонио Барберини: «С кардиналом Ришелье разговаривать очень приятно. Он часто приглашает меня на обед, ни один праздник в его доме без меня не обходится…» В другом письме своему «падроне» посланник Рима замечал: «Как правило, обед у Его Преосвященства длится с двух до трех часов дня. Нередко он настаивает, чтобы я сопровождал его к королю. Он в разговоре со мной очень прост, а на публике – исключительно вежлив. Я чувствую себя обязанным постоянно составлять ему компанию». Кто тогда мог сказать, к чему это приведет в будущем?
После обедов и пиршеств беседы этих двух незаурядных людей с глазу на глаз приобретали более деловой характер.
– Если
Такие слова не раз повторял Ришелье папскому посланцу, и так передавал их в письме от 12 марта 1635 года своему римскому покровителю кардиналу Барберини искавший достойного выхода из своего щекотливого положения находчивый Джулио. Хитрый итальянец прекрасно понимал, что он ничего не достиг в результате своей миссии, не смог найти доводы в пользу мира. Великий кардинал непреклонно готовился к войне против Габсбургов.
Одна задача была уже выполнена. Судьба Лотарингии решилась по плану Ришелье. Две французские армии, наступавшие с севера и юга, овладели большей частью ее территории. Карл IV отрекается от престола в пользу младшего брата Николя, бежит в Германию и поступает на имперскую службу. С герцогом Николя французское правительство также не было намерено считаться всерьез. Вскоре тот с молодой женой – своей кузиной Клод Лотарингской, ради которой отрекся от кардинальского сана, – бежит к тетке в Тоскану. Парижский парламент незамедлительно регистрирует королевский эдикт об аннексии Лотарингии.
В создавшейся ситуации Мазарини придумывает еще один проект, чтобы поддержать свое реноме и одновременно престиж чрезвычайного папского посла. От имени Урбана VIII он предлагает созвать два мирных конгресса: первый – с католическими противниками Франции, второй – с представителями обеих конфессий. Поразительно, что Джулио фактически предугадал будущую процедуру проведения вестфальских переговоров, венчавших в 1648 году окончание войны.
В принципе Ришелье на будущее был с ним согласен, еще раз убедившись в политической дальновидности итальянца. Но он уже предпринимал необходимые усилия по заключению союзов с Лондоном, Турином, Амстердамом, Стокгольмом, Берном и Мюнхеном. 8 февраля 1635 года первый министр признал Республику Соединенных провинций. Фактически этот шаг предусматривал союз двух государств против Габсбургов. В Италии с его подачи формировалась конфедерация североитальянских государств под эгидой мечущегося Урбана VIII против Австрийского дома. А что еще оставалось делать римскому понтифику? Он всей душой желал мирного урегулирования, но в случае войны предчувствовал, за кем будет победа. К тому же он вольно или невольно симпатизировал Франции и не желал постоянно и часто принудительно руководствоваться советами великого герцога Тосканского, племянника императора Фердинанда.
Швеция также была намерена продолжать войну. Густав-Адольф погиб, но остались его умный министр – канцлер Оксеншерна и его хорошо обученные талантливые полководцы, к примеру маршал Банер. Вместе с тем Оксеншерна не спешил подписывать с Францией договор до того, пока Париж не определит точную дату вступления в войну, а еще лучше – пусть сам вступит первым. Шведы уже не хотели только воевать на французские деньги, а желали умирать бок о бок с самими французами.
Хуже всего дело обстояло с Англией, которую Ришелье желал втянуть в войну из-за столь необходимых стратегически проливов Ла-Манш и Па-де-Кале, во-первых, а во-вторых, из-за добротного английского флота. Но политическая и социальная ситуация в Англии никак не располагала к ее вступлению в конфликты на континенте. С начала XVII века она фактически находилась в процессе затяжного конституционно-правового кризиса, предвещавшего крупные политические потрясения. К тому же английский король Карл I Стюарт имел стойкий психологический синдром неудачной войны с Испанией, а затем с Францией из-за Ла-Рошели во второй половине 1620-х годов. В результате военных поражений в 1628—1629 годах политический кризис в Англии резко обострился, а взаимоотношения ее короля с парламентом и вовсе сошли на нет. Тридцатилетняя война, таким образом, послужила своеобразным катализатором этих процессов. В 1629 году Карл I разогнал непокорный парламент, твердо решив не собирать его вновь. Этим актом он затянул начало самой великой смуты в истории Англии на десять лет.
Но в итоге английский король остался без денег, так как именно парламент вотировал ему субсидии. Новые налоги и относительно жесткий абсолютистский режим (потом, во времена Оливера Кромвеля, это время будут называть «золотым веком» – все познается в сравнении!) накаляли ситуацию в стране. Любая смена обстановки могла послужить поводом к взрыву. Король этого не хотел. Параллельно Карл имел свои интересы на континенте – принадлежавший теперь временно Максимилиану Баварскому Пфальц. Английский монарх желал восстановить его как государство-сателлит в Европе, но исключительно путем переговоров с Испанией и Империей. Этого не получилось. Граф Оливарес только водил английских дипломатов за нос. Поэтому, когда Париж уже давно начал военные действия, Карл I наконец осмелился повернуть руль своей внешней политики, заявив во всеуслышание, что «невозможность восстановить Пфальц миром бросает нас в объятия Франции». Но и после этого затяжные переговоры между Англией и Францией, длившиеся до 1637 года, ни к чему не привели.
А Ришелье и Оливарес двигались по пути к неизбежному конфликту. Испанский министр желал достичь былого могущества своего государства в XVI веке. Английский испанист Дж. Эллиот точно подметил, что «испанское вмешательство в имперские дела не может быть объяснено недостатком в деньгах, напротив – оно свершилась вопреки ему». Оба первых министра постоянно затевали каверзы друг против друга, но в то же время при случае часто выражали свое восхищение талантами противника.
Как раз в это время – весной 1635 года – Джулио обретает искорку надежды на пусть небольшой, но все же успех своей миссии. Ему не очень-то хотелось терять даже малую частичку благоволения Урбана VIII. Мазарини почувствовал колебания в дипломатической сфере: император был не прочь начать переговоры. Хотя между Фердинандом и Оливаресом существовали разногласия, в данной ситуации оба хотели оттянуть развязку нового витка войны. Оливарес через венских дипломатов давал понять, что предлагает решить спорные с Францией вопросы путем трехсторонних переговоров. Поэтому папский нунций снова начинает дипломатическую игру с Ришелье, которая нравилась им обоим и велась в весьма изящных выражениях. Джулио, как бы между прочим, замечал: «Его Святейшество… будет обожать долгожданный мир, как даму своего сердца».
Все же Ришелье отверг компромисс Мадрида и не воспринял всерьез предложения венского двора, который, как он знал, поет сейчас под дудку Оливареса. Испания золота не жалела и надеялась на успех переговоров. Еще 22 марта Мазарини писал в Рим: «Я не вижу сейчас кардинала каждый день, он весь в делах и заботах. Но мне кажется, он все более склоняется к идее мира. Говоря со мной, он выразил сожаление по поводу того, что он более храбр, чем разумен».
Напрасные ожидания! Четыре дня спустя все изменилось. Оливарес, видя дипломатическую активность Франции, пришел к выводу, что время работает против него. Он решил предварить действия Парижа в поиске удобного момента для нанесения первого удара. Без официального объявления войны 26 марта испанские войска вошли в Трир, взяли в плен союзника Франции трирского курфюрста и тем самым нарушили зыбкое политическое и религиозное равновесие в Германии. Так начался последний этап Тридцатилетней войны.
19 мая 1635 года Франция объявила войну Испании и стала теперь на деле главой антигабсбургской коалиции. Но записки Ришелье показывают, насколько сложно было ему принять решение о вступлении в войну. В принципе (и папа римский, и Джулио Мазарини были осведомлены об этом) Франция не была готова к войне в должной степени. Записка кардинала королю от 5 июня 1635 года, в которой изложены все «за» и «против» начала военных действий, очень хорошо показывает, что Ришелье прежде всего предполагал вступление в войну с Испанией. К этому времени французы одержали победу под Авеном, а 3 июня войска маршалов Шатийона и Брезе объединились с войсками статхаудера Республики Соединенных провинций принца Оранского. Людовик XIII пребывал в состоянии меланхолии, причиной которой была болезнь, и не решался на открытые военные действия. Ришелье же настоятельно советовал королю преодолеть меланхолию, поскольку разум требует его решимости находиться во главе армии, что должно обеспечить победу.
Оливарес прекрасно понимал, что война, идущая на два фронта – против Нидерландов и Франции, – станет непосильным бременем для одной Испании и поэтому настойчиво требовал от Вены активного участия. Но до конца года Фердинанд II уклонялся от активной поддержки Мадрида. Поэтому чаша весов на театре военных действий пока оставалась незыблемой.
А что же Джулио? Как оценили его миссию? Объявив Мазарини предателем на службе Ришелье, Оливарес требовал от папы его срочного отзыва в Рим. Но на Урбана VIII не так-то легко было давить. И блестящий красавец монсеньор, сделавший себе особое реноме благодаря компромиссному и умелому обхождению с первым министром Франции, летом 1636 года вернулся только лишь в Авиньон.