Мазарини
Шрифт:
Нельзя сказать, что политическое мышление Ришелье было самым передовым для своей эпохи. С точки зрения исторического развития таковыми являлись политические теории, внутренняя политика и дипломатия, возникшие в ходе Английской революции середины XVII века. Но политическое мышление Ришелье оказалось наиболее подходящим для Франции и стран со сходным уровнем развития экономики и государственности.
XVII век был для Франции временем перехода от монархии дворянской, аристократической, к бюрократической и в социальном плане смешанной абсолютной монархии. В этом смысле Жан Арман дю Плесси как бы олицетворял свою эпоху, ибо был сыном сеньора де Ришелье и Сюзанны де Ла Порт, дочери парижского адвоката, происходившего из буржуазной семьи. Взгляды молодого дю Плесси формировались во время царствования Генриха IV Бурбона, продолжателем политики которого во многих отношениях он стал. Основными и неизменными задачами первого министра были: внутри своего королевства –
Ришелье не только управлял – он находил время для того, чтобы запечатлеть для потомков свои мысли на бумаге. В первую очередь они выражены в «Политическом завещании», которое раньше нередко считали самым точным и кратким документом эпохи правления кардинала. Но ни «Завещание», ни многочисленные письма и бумаги, ни «Мемуары» Ришелье (которые написаны рукой его секретарей) не отражают целиком и полностью его подлинных мыслей и действий. В действительности политическое мышление кардинала проявлялось прежде всего в его конкретной политике.
Но сначала – несколько штрихов к характеристике политических взглядов правящей элиты Франции XVI—XVIII веков. В них довольно сильно ощущалась претензия на наследство Древних Афин и особенно на роль «нового Рима». Идея была совсем неоригинальной в ту эпоху. Известный поэт XVI века Жоашен дю Белле объявлял Францию «матерью искусств, войны и законов», чем обосновывал ее право на главенство в европейском сообществе.
Одновременно в XVII веке во Французском королевстве сохранялись в массе населения сильные религиозные влияния. Франция нередко рассматривалась как «любимая дочь католической церкви». Влияние ультрамонтанов – ярых католиков во главе с кардиналом Пьером Берюлем, отстаивавших идею неограниченной духовной власти папы римского, – было очень весомым. Кардинала Берюля Ришелье очень не любил, но был вынужден в политических целях поддерживать с ним отношения. Более того, невзирая на обременительные обязанности государственного мужа, кардинал находил время сочинять теологические трактаты. Его духовник замечал, что «Его Высокопреосвященство посвящал этому не только свободные дневные часы, но обыкновенно и большую часть ночи». Религиозные сочинения Ришелье демонстрируют основательное знание католического вероучения. Однако он не впадал в мистику, что было весьма характерно для его времени, хотя в его великолепной библиотеке имелись мистические труды святого Иоанна Креста и святой Терезы Авильской. Более того, кардинал рассматривал мистиков как людей, способных расшатывать государственные устои, и поэтому в 1638 году распорядился заключить в Венсеннскую тюрьму одного из них – аббата Сен-Сирана. Его природная гордость и рациональный ум не выносили чувства духовного прегрешения, столь характерного для мистиков, всегда озабоченных тем, не примешана ли гордыня к совершению самых благочестивых поступков.
Первый министр Франции служил государственному интересу – парадигме, которая начала формироваться в Европе еще в XVI веке под пером Никколо Макиавелли, Жана Бодена, а затем в начале XVII века Гуго Гроция. Для французской монархии, возглавившей в конечном счете борьбу против габсбургского универсализма, политическое мышление Ришелье оказалось наиболее приемлемым. В целом политика первого министра была результатом новой концепции человека и общественных отношений, в основе которой лежали прогресс и рационализм. Эта новая философия означала вмешательство человека в жизнь общества, в котором он существует, в противовес средневековым провиденциалистским воззрениям. Теория государственного интереса представляет собой такое политическое учение, которое требует подчинения всех религиозных, мировоззренческих, а также личных склонностей интересам государства. Но как Ришелье его понимал? Как ни странно это звучит, французского кардинала можно считать консерватором, поскольку он признавал сложившийся до него в стране социальный и политический порядок как данный свыше, что не мешало ему быть реалистом и идти на реформы внутри «данного свыше порядка», фактически преобразующие его.
Кардинал Ришелье пришел к власти в непростое для Франции время. Ему было крайне сложно проводить активную антигабсбургскую политику, несмотря на более чем вековую традицию соперничества Габсбургов и Франции. Для французских историков, начиная со времен Французской революции, первый министр являлся носителем централизации и унификации французской территории в пределах древней Галлии, хотя действительность была несколько иной. Французская монархия не могла одержать быструю и полную победу, она неоднократно находилась на грани поражения в силу многих препятствий, мешавших функционированию государства. Ведь королевство Франция представляло собой еще недавно всего лишь совокупность территорий под властью королевского дома и имело противников в самой монаршей семье – принцев крови Бурбонов, Конде и других. Все они могли в подходящие моменты претендовать на трон. Они поднимали мятежи, провоцируя других аристократов
Так, после убийства фанатиком-католиком Равальяком в 1610 году короля Генриха IV Бурбона страна под неумелым регентством его вдовы Марии Медичи при малолетнем Людовике XIII окунулась в море смуты, которая проявилась в постоянных аристократических мятежах. Ришелье пришлось на протяжении всего своего правления бороться с бесчисленным количеством аристократических заговоров с целью отстранения его от власти, а то и просто физического устранения. В ответ кардиналом была налажена прекрасная шпионская сеть, проведен целый ряд государственных реформ, подорвавших влияние «дворянства шпаги». Строжайший надзор за представителями знатнейших фамилий и сведение к минимуму их антигосударственной деятельности были для кардинала в числе важнейших дел.
Кроме того, против непокорной знати были осуществлены и другие меры: запрещение дуэлей и разрушение всех замков, находящихся вдали от границ королевства. Еще в предыдущем столетии дуэли между аристократами превратились в настоящую манию и были осуждены церковью. У Ришелье были личные причины не любить дуэли – в одной из них его отец отправил своего противника на тот свет, а в другой погиб его старший брат. Реки крови, которые проливала знать, участвуя в дуэлях, дали кардиналу возможность укрепить короля в решимости действовать в интересах государства. Поэтому февральский эдикт 1626 года гласил о тяжелой каре в отношении дуэлянтов. Зафиксированный властями вызов на дуэль влек за собой потерю должности, конфискацию половины имущества виновного и изгнание из страны на три года. Дуэль без смертельного исхода наказывалась утратой привилегированного положения, иногда смертной казнью; а вот дуэль со смертельным исходом попадала под статью об оскорблении Величества.
Знать отреагировала однозначно. В знак протеста против королевского эдикта победитель в двадцати двух дуэлях граф де Бутвиль 14 мая 1627 года устроил перед Лувром дуэль, в которой участвовало шесть дворян. Один из участников этого действа был убит, другой ранен. Де Бутвиль и его кузен де Шапель, также участвовавший в дуэли, бежали из Парижа, но скоро были схвачены и брошены в Бастилию. Де Бутвиль принадлежал к прославленному роду Монморанси-Люксембург, и поэтому суд над ним мог иметь большое политическое значение. Конечно же принц Конде и другие аристократы, не говоря уже о жене де Бутвиля, бывшей на третьем месяце беременности, взывали к королю с просьбой проявить милосердие. Людовик XIII на это только заметил: «Мне жаль графиню, но я обязан защитить мое достоинство». 22 июня 1627 года де Бутвиль и де Шапель были, согласно закону, казнены на Гревской площади. Юность и мужество казненных дуэлянтов вызвали в Париже глубокое сострадание и потрясли общественное мнение.
Но преуспел ли кардинал в искоренении дуэлей? Возможно, на какое-то время дуэли и приостановились. Но уже в 1629 году Ришелье указал Его Величеству на слабость, допущенную королем в применении законов, особенно эдикта о дуэлях. В этом вопросе первый министр, стараясь оправдать смерть де Бутвиля и других казненных дуэлянтов, активно использовал пропаганду. Исходивший из официальных кругов памфлет оценивал дуэли как оскорбление Бога, короля и всех французов. Другой любопытный памфлет в виде письма жителя Голландии доказывал, что дуэли в среде французской знати на руку главному врагу Франции – Испании. Ведь в то время как французские дворяне шпаги убивают друг друга, Испания готовится установить мировое господство.
Ришелье преуспел в другом. Еще более дуэлей кардинала беспокоила укрепившаяся в 1610—1624 годах автономия гугенотского «государства в государстве». То было новое, вышедшее в начале его министерства на первый план препятствие на пути централизации и унификации Французского королевства. Еще по дарованному бывшим гугенотом королем Генрихом IV Нантскому эдикту 1598 года французские кальвинисты-гугеноты получили свободу вероисповедания и широкую автономию. Со временем автономные права значительно расширились. Кроме того, среди гугенотских общин насчитывалось около тысячи шестисот аристократов и менее знатных лиц. К ним относились семейства Бульон, Шатийон, Ла Форс, Ла Тремуйль и другие. Они являлись владельцами великолепных особняков в Париже и значительных сеньорий в сельской местности, занимали придворные должности и важные посты в местной администрации. Для защиты своих привилегий они могли выставить собственные армии из числа своих многочисленных арендаторов. Но большую часть гугенотов составляли буржуа и ремесленники. Вообще же французский протестантизм был гораздо сильнее привязан к городам, нежели к сельской округе. И от этого был более опасен в смысле неподчинения законам «наихристианнейшего» монарха. Для большинства французов единство их королевства соответствовало девизу «Один король, один закон, одна вера», и допущение королевской администрацией существования вольностей гугенотов было для них ярким свидетельством слабости центральной власти.