Мажор. Сделаю тебя своей

Белова Дарья

Поначалу она все скрывала, как за черной ширмой. Прокололась однажды, а я все же был наблюдательным. Работа обязывала.

– Ну и куда ты пропал? – отвечаю на звонок отца и выдыхаю весь скопленный воздух.

Не дышал, пока такси с Сашей и Арсением не скрылось.

– Ты должен был быть у меня еще полчаса назад!

Слышу скрип стула и характерный металлический стук от палки для ходьбы по кафелю.

Отец не прекратил быть властным и грубым, но сейчас это скорее привычка, от которой уже не избавишься.

Я принял ее.

– Да еду я. Ты таблетки выпил? – сам повышаю голос. Иногда позволяю себе.

Три года назад отец попал в страшную аварию, после которой я думал, он не выживет.

Когда папа лежал на операционном столе пятый час, первый раз за всю свою жизнь почувствовал, что не смогу без него. И речь не про деньги, связи или что-то в этом роде. Просто он мой отец. Единственный близкий человек.

Родная мать ушла, я был совсем маленьким. Женщина, которую я звал мамой все годы, тоже поспешила уйти после того, как отец мне все рассказал.

Свою часть сделки с Андреем Авериным она выполнила. Ее счет пополнился на очень круглую сумму. Именно столько стоило называться моей матерью. Она не сказала мне «пока», как и «прости». Просто ушла. Мы с отцом остались одни. Ведь не заслуживаем любви.

Лисица в тот день была права. Ее слова в голове, как забитые со всей силы гвозди засели. Неоперабельно, несмертельно, но чертовски страшно и больно.

Смотрю на высотку, где меня ждет Исаев. Понимаю, не сейчас. Не сегодня.

Пишу короткое СМС другу и сажусь в машину. До дома отца отсюда совсем недолго ехать. Нужно и правда заскочить к нему. Упрямый старик только говорит, что пьет таблетки, а на деле считает, что они ему не нужны.

– Ты через Владивосток, что ль, ехал? – ворчливо жалуется, как только открыл дверь.

Закатываю глаза. Ну что за человек?

– Нет, через Нижневартовск. У них, оказывается, уже снег выпал, – язвлю и сразу на кухню иду.

Как знал. Лекарства не пьет.

Спиной чувствую приближение отца. Хромает, тяжело дышит. Но у него, якобы, все прекрасно.

На ладонь из таблетницы забираю три капсулы и протягиваю папе. Отец хмурится, но сдается.

Удивительно, раньше от его взгляда все поджилки тряслись. Казался себе вечным пацаном, у которого сердце замирало, стоило очутиться в кабинете.

А сейчас и прикрикнуть могу. В каком-то смысле уже имею над ним власть. Управление фирмы и филиалов практически на мне, хоть и не практикую. Отец редко выходит из дома: тяжело долго стоять и тем более ходить.

Я стал вне его контроля, а он зависим от меня.

Но нужен мне мой старик. Родня. И ворчит он все же забавно.

– Пей, – повторяю, когда отец морщится и застывает.

Вот упрямец!

– Да все со мной хорошо.

Не комментирую. Стою с этими таблетками в руках, и глазами продавливаю.

Да, я тоже так могу, отец. Научился.

Учитель хороший был, с детства тренировал.

– Щенок, – хмыкаю на его реплику.

Папа забирает капсулы из раскрытой ладони и запивает водой.

– Я тебе сиделку найму.

– Только попробуй! – выкрикивает.

Ковыляя, идет в свой кабинет. Я за ним. Готов получить очередной выговор, что сделал что-то не так. В этот момент нужно просто кивать и поддакивать. Отец успокаивается, и я могу сказать хоть слово.

Ему лишь нужно выговориться. И да, делает он это в такой манере. Если не воспринимать все близко к сердцу, то все проходит идеально. Такой вот семейный вечер в семье Авериных.

Потом отец курит сигару и часто-часто пуляет в меня своим взглядом. Я что-то перебираю в бумагах и прекрасно чувствую его внимание на мне.

– Твой друг снова объявился.

Сжимаю карандаш. Тот трескается, разбрасывая невесомую пыль.

– Снова грабеж? – буквы перед глазами пляшут. Бурлящая ненависть брызжет изнутри фонтаном.

– А ты как думал? – со вздохом отвечает.

Мне мало информации. Понимаю, уже и незачем что-то знать, но я гонимый чувством мести. Она слепит, как уксусная кислота, пролитая на глаза.

– В розыске пока. Но по всем приметам и уликам он.

– Откуда информация?

Аверин-старший бросает такой взгляд, после которого мне становится все понятно.

– Надо было его еще пять лет назад засадить за то, что сделал, – шепчу под нос.

Гнев поднимается из живота к горлу, как муть со дна озера. Ил, не дающий моему телу функционировать.

Отец молчит. Это молчание о чем-то и про что-то.

– Скажешь, я неправ? – вскакиваю с места.

Удобное кресло будто обложено тлеющими углями.

– Или Белинский не решился? Удивлен, что это все же не случилось. Он ведь такой правильный и честный.

Снова вязкое молчание. Облизывает меня и затыкает собой органы дыхания.

Я завис. Как дурак уставился на отца.

– Саше нужно было говорить. Не замалчивать. А ты… не дал мне ей помочь!

Звучу жалко. Обвиняю. Хотя сейчас прекрасно знаю, что надо было отстоять свое право. Отстоять нас.

Нужно было тоже говорить. Орать, кричать, я не знаю…

А я молча принял рабские условия отца.

Ненавидел ли я его за это? Еще как. Но время шло, боль не утихала, лишь притуплялась. Потом авария. Взросление.

– Чтобы говорить, нужен повод.

Философ, блядь.

– А его не было?!

Грудная клетка, как у марафонца в сотом забеге. Она поднимается до мозга, опускается до кишок. И голову зверски кружит.

Все еще живо во мне.

– Ты чего-то не договариваешь?

– А нечего договаривать. Ты просил вытащить твою лисицу. Я сделал, как обещал. Меня мало заботило случившееся.