Меч Аллаха
Шрифт:
Федорчук смотрел на Андрея, не мигая, и молча крутил в пальцах авторучку. Внешне он казался непробиваемым, но его следовало во что бы то ни стало пробить. Андрей понимал: полковник сформировался как личность в советской системе, вырос и жил в центральной России, принял и пережил крутой поворот социальных отношений, удержался на ответственной должности, но так и не смог уразуметь, что для каждого человека понятие Родина подразумевает нечто свое, и для тех, у кого она после распада государства оказалась за чертой русских земель, взгляды на патриотизм могут быть иными.
Федорчук не успел среагировать, как открылась дверь и в кабинет вошел генерал.
Полковник вскочил:
— Здравия желаю, Яков Алексеевич. Вот беседуем с господином Назаровым.
Андрей при появлении генерала не встал, считая, что не обязан этого делать.
Генерал словно не обратил на это внимания. Он повернулся к Андрею, слегка склонил голову:
— Здравствуйте, Назаров. Я — Травин. Хочу забрать вас у полковника. Как вы на это смотрите?
— Плохо смотрю, но куда денешься? Раз уж попался…
— В смысле?
— Хотел как лучше. Приехал, сообщил о том, что узнал, теперь меня трясут.
— Назаров, ты что, мыслил, будто все будет иначе? Глупо. Человек пришел в правительственное учреждение с таким сообщением… Впрочем, возьмем случай попроще. Некто сообщает в отделение милиции, что обнаружил возле универмага машину, набитую взрывчаткой. Как ты считаешь, ему пожмут руку за сообщение и отпустят? Гуляй, Вася? Нет, так не будет. У следователя сразу возникают два вопроса. Первый: почему мимо машины прошло сто человек и никто ничего не заметил, а наш Вася оказался глазастым. Второй: кто он, наш Вася? Почему такой бдительный? Не сам ли участник подготовки теракта? Может, испугался того, что произойдет, и решил взрыв предотвратить…
— Короче, Вася влип?
— Нет. Если он не причастен к делу и просто проявил бдительность, его потрясут немного и отпустят. С благодарностью.
— Так объявите мне благодарность, и я пойду. Можно?
— Объявлю и отпущу. Чуть позже.
— Понятно.
— Теперь, если ты не против, пройдем ко мне. Не будем мешать полковнику.
Они прошли по коридору и вошли в просторный кабинет генерала.
Травин предложил Андрею место за гостевым столиком, положил на черную стеклянную столешницу пачку сигарет, зажигалку, подвинул пепельницу.
— Можно курить.
Сказал и сам сел рядом.
— Теперь о деле. Что ты там раскопал с Ульген-Саем? Можешь доложить коротко?
Андрей поерзал на стуле.
— Простите, вопрос не по адресу. Где этот самый сай? Я там никогда не был, знакомых там у меня нет. А потом хочу сразу сказать: мне не нравится обращение на ты… И вообще всякие полицейские штучки.
Лицо генерала было непроницаемо.
— Что вы имеете в виду, Андрей Иванович?
«Вы» было произнесено с подчеркнутой ясностью.
— Мне однажды довелось быть в монархической Швеции. Так вот там за две недели ко мне ни разу не приставала ни их полиция, ни госбезопасность. Несмотря на то, что я выраженное славянское лицо. Здесь, в Москве, в столице всех демократий, спецслужбы пасут и трясут меня почем зря. Это что, таков порядок?
Генерал усмехнулся:
— Видите ли, вы попали в переплет по своей вине…
— Господин генерал…
— Товарищ генерал, — аккуратно подсказал Травин. — Так будет точнее и лучше.
— Не будет, — Андрей упрямо мотнул головой. — Меня вытащили из постели, схватили, приволокли в Москву, не дали побриться, не позволили позавтракать, а теперь считают, что я буду называть здесь кого-то товарищами…
Травин не полез в бутылку, не вспузырился. Был он человек гибкий и остроумный и на жизнь смотрел трезво, прекрасно понимая, почему до сих пор кое-кого бросает в дрожь, когда они узнают, где он служит.
— Простите, Андрей Иванович! — Травин хлопнул обеими ладонями по столу. — Простите великодушно! Давайте все начнем с чистого листа. — Он повернулся к двери, которая вела в соседнюю комнату и громко сказал: — Лидочка, будьте добры! Гостю чаю и бутерброды. Мне — кофе.
Заговорщицки посмотрел на Андрея:
— Признаюсь честно, кроме бутербродов здесь ничего нет. Зато бутерброды у Лидочки — вы увидите… Вам с чем? С копченой колбасой, с вареной, с сыром или брынзой?
— Спасибо, все равно, товарищ генерал.
— Ладно тебе, Назаров. Я Иван Артемьевич.
Чай оказался удивительно вкусным, бутерброды — свежими. Андрей не ставил целью показаться воспитанным и съел все, что было предложено.
— Еще? — спросил Травин.
— В другой раз.
— Тогда я продолжу. На чем мы остановились?
— На вопросе об Ульген-Сае.
— Точно. Нам нужно разобраться…
— В чем?
— Вдруг твое сообщение — провокация?
Андрей покрутил головой, внимательно разглядывая кабинет Травина. Посмотрел на темно-вишневые деревянные панели стен, на монументальный книжный шкаф с зеркальными стеклами, на бронзовый бюстик Дзержинского на углу стола и с невинным видом спросил:
— Интересно, при Ежове здесь тоже трясли провокаторов?
Травин на мгновение онемел от такого нахальства. Чего-чего, а подобного вопроса он не ожидал. Обычно, попадая в эти стены, даже ни в чем не повинный человек испытывал стресс и не смел идти на обострение отношений с тем, кто его сюда вызвал. Но спускать выпад не хотелось:
— Представьте, как-то не интересовался. Но вы подсказали интересную мысль. Я постараюсь выяснить.
Произнося эти слова, Травин лукавил. Он прекрасно знал историю кабинета, в котором последовательно работали несколько заместителей Берии. Только один из них умер своей смертью. Другого расстреляли, третий покончил с собой. Мрачная история у темно-вишневых панелей, но не рассказывать же ее человеку с улицы.