Меч без рукояти
Шрифт:
– А этот стражник… как думаешь – он нас не выдаст?
– Никогда, – уверенно возразил Хэсситай. – Раз уж он нас в воротах не взял… нет.
– Но если здесь киэн запрещены… выходит, он и сам многим рискует? – сообразил Байхин.
– Больше, чем ты полагаешь. Он нашей храбрости отдал должное… но он и сам очень храбрый человек. Не всякий бы на его месте осмелился.
И снова Хэсситай вроде бы и ответил на заданный вопрос – а все равно ничего не понятно.
– Но почему? – взмолился Байхин. – Разве такое уж преступление – пустить в город двоих комедиантов? И почему наше ремесло здесь запрещено?
– После, – покачал головой Хэсситай. – После расскажу. Вон смотри – до базарной площади уже рукой подать. Не на рынке же такие разговоры вести. Вот погоди, отработаем
* * *
Отец Байхина, как и подобает знатному вельможе, содержал за свой счет несколько благотворительных приютов и больниц. В дни торжеств по случаю дня рождения щедрого и милосердного покровителя там устраивались невыносимо тягучие молитвословия во здравие господина. Долг повелевал ему присутствовать на всех приютских молебствиях – или хотя бы препоручить их посещение кому-либо из членов семьи. С тех пор, как Байхин мог выговорить слова официального приветствия не запинаясь, он ежегодно проводил не менее недели, посещая благотворительные заведения для убогих. Запах приютской кормежки и выражение лиц больничных служителей не были ему внове. И все же, едва переступив порог больницы, Байхин остолбенел. Он почувствовал, что самообладание ему изменяет. Ужас, пережитый им в день первого выступления, показался ему ничтожным, смешным и постыдным. Все, пережитое им доселе – все, что он наивно полагал мучительным, страшным или хотя бы неприятным, – все скукожилось и померкло. Все забылось в тот миг, когда Байхина обступила стайка детей со старческой шаркающей походкой и лицами изжелта-бледными, как жеваная бумага.
Когда Хэсситай поманил Байхина к себе, тот не мог сдержать вздоха облегчения. Чего бы ни потребовал сейчас Хэсситай – все лучше, чем стоять посреди безмолвных детей и гадать, кого из них желание жить покинуло настолько, что он не дотянет до вечера.
– Все уже уговорено, – прошептал Хэсситай, увлекая Байхина за собой. – Работать будем в больничной часовне. Места там предостаточно, на всех хватит… а в случае чего можно прикинуться, что молебствие идет.
В пустой часовне каждый шаг отдавался гулко и торжественно. У Байхина малость полегчало на душе: пожалуй, больше всего его угнетали не лица обреченных – такое лицо он и сам видел когда-то в собственном зеркале, – а тишина… тишина в набитой детьми больнице.
– Пожалуйте в алтарную, – окликнул Байхина маленький тощий священник с морщинистым, как пустой кошелек, личиком. Голос у худосочного старичка оказался неожиданно звучным.
Байхин замешкался, заоглядывался в поисках алтарной в незнакомом храме. Огромный детина с угрюмой рожей бесцеремонно снял сумку с его плеча и понес куда-то за раздвижные панели с изображением Бога Исцелений и творимых им чудес.
– Если кто нагрянет, отсиживайтесь здесь, – хмуро произнес детина. – В алтарную никто сунуться не посмеет.
– А нам, выходит, можно? – не удержался от вопроса Байхин.
– Вам – можно, – с прежней мрачностью ответил детина. Байхин почел за благо сменить тему.
– Тут канат где-нибудь закрепить получится? – поинтересовался он. Детина призадумался.
– Если только вон там… видишь? Ну вон же крюки торчат… на них еще в праздничные дни светильники цепляют.
Байхин высунул из алтарной задранную голову, вгляделся озабоченно – и ахнул. Крюки торчали чуть не под самым куполом часовни. Светильники на них вешал не иначе как сам Андо – крылатая ипостась Бога Исцелений.
– Я туда не долезу! – ужаснулся Байхин.
– К левому крюку лесенка ведет… а на правый можно петлю закинуть, – посоветовал детина.
Байхин закрыл глаза, помолился Богу Исцелений в самых непристойных выражениях, какие только пришли ему на ум, открыл глаза и полез по узенькой шаткой лесенке. Он всегда сам закреплял канат, как и полагается настоящему киэн… но с какой бы охотой он передоверил на сей раз это дело кому угодно! А ведь ему еще раз придется карабкаться наверх по ветхим ступенькам – уже для того, чтобы ступить на натянутый канат… и лучше уж подавить неожиданный приступ малодушия и освоиться с ненадежной лестницей сейчас, чтобы не сверзиться с нее в приступе дурноты прямо перед публикой. Полно, Байхин, да что за ребячество – страшиться такой ерунды! По канату ходить не боишься, а лестницы вдруг испугался… не себя, так хоть мастера своего постыдись… а кстати, куда он запропастился?
– Тебе помочь? – крикнул Хэсситай, показываясь из алтарной.
– Нет, спасибо, я сам, – прокричал в ответ Байхин, старательно выцеливаясь.
Петля легла точно на противоположный крюк. Байхин удовлетворенно хмыкнул, закрепил канат на своей стороне часовни, вытер потные ладони прямо о штаны и принялся спускаться вниз.
В алтарной было тесновато. Кроме Хэсситая и тощего священника, в уголке примостился с пестрым тряпичным мячом в руках тот самый врач, с которым Хэсситай сговаривался о выступлении, – существо на первый взгляд робкое и слабосильное донельзя. Торопливо накладывая на лицо грим, Байхин нет-нет да косился то на врача, то на священника. Этих двоих тоска смертная обошла стороной… интересно, откуда в них столько мужества и свежести духа, чтобы противостоять губительному поветрию? Байхину было страх как любопытно… однако времени для расспросов уже не оставалось: у дверей часовни послышались тихие шаги. Священник одернул свое одеяние с аккуратной заплатой на спине, приотодвинул панель и выскользнул из алтарной. Врач томительно вздохнул и нервно почесал переносицу.
– Начинаем вместе? – шепотом спросил Байхин. Хэсситай покачал головой.
– Не стоит. Кто его знает, сколько нам придется выступать – может, даже и сутки. Верно я говорю?
Врач уныло кивнул.
– Работать будем поочередно. Иначе только умаемся впустую.
Байхин потянулся было за шариками, но Хэсситай снова качнул головой.
– Начинать буду я. И не делай такие глаза! У тебя в жизни худшей публики не попадалось – молись, чтоб и не попалось впредь. Ты их разогреть не сумеешь… а от правильного начала слишком многое зависит. Особенно на этот раз.
Байхин неохотно кивнул. Конечно, Хэсситай прав, и ему с его малым опытом полумертвых от болезни зрителей не расшевелить. Но до чего же бледно он будет выглядеть после ошеломляюще блистательного Хэсситая!
– Все, пора. – Хэсситай внезапно обернулся в сторону щели между панелями. – Слышишь?
Действительно, священник уже призвал благословение Бога Исцелений на головы заезжих смельчаков, затеявших богоугодное действо в стенах его храма.
– Пора, – повторил Хэсситай, вынул мяч из рук побледневшего врача и проскользнул в щель.
– А вот и я! – донесся его голос, и Байхин, разом забыв обо всем, опустился на колени и прильнул к щели – как раз вовремя, чтобы увидеть, как пестрый мяч взмывает из рук Хэсситая и устремляется в подставленные ручонки тощего скуластого мальчика лет шести. Мальчик некоторое время недоуменно смотрел на свою разноцветную добычу, словно бы недоумевая, что ему следует с ней делать, а потом неуверенно кинул мяч Хэсситаю. И снова, без отдыха и промедления, мяч прыгнул в публику.
Байхин беззвучно ахнул, почти всхлипнул. Он бы так никогда не сумел. Когда взрослый, кривляясь, сюсюкая и заискивая, заигрывает с детьми – поистине нет зрелища омерзительней и тошнотворней. Но в том-то и дело, что Хэсситай не заигрывал с детьми, а играл. И не взрослым он был в эту минуту, а ребенком. Трехлетним малышом, который задыхается от восторга, ибо руки его сжимают самый прекрасный, самый замечательный на свете мяч, – и вот он бежит, держа свое сокровище на вытянутых руках, чтобы весь мир видел, как он неистово счастлив… бежит, чтобы поскорей поделиться своим счастьем… чтобы все кругом тоже прыгали в упоении, глядя, как высоко-высоко, выше солнца, выше неба взлетает мячик. И это ничего, что кругом печальные, сердитые и озабоченные лица… ведь ни у кого больше нет такого чудесного, такого пестрого мячика… но ведь он не жадный, он поделится – и с сердитой тетей, и с дядей, который подметает дорожки, и вон с тем мальчиком, и с собачкой… со всеми поделится: играйте с моим мячиком, мне совсем-совсем не жалко! Играйте – ведь это же мячик!..