Меч и корона
Шрифт:
Но что-то тревожило меня. Кажется, никогда прежде я не испытывала никаких тревог — да и с чего бы, раз я законная наследница своего отца. Земли мои были обширны, изобильны, в них царил порядок. По воспитанию я привыкла к роскоши, ум мой изощрили науки, знала я музыку и прочие искусства. Была я крепка и, как говорили люди, красива. Словно угадав эти мысли, мой трубадур Бернар стал напевать всем известный куплет:
Кто видит лишь, как она танец ведет, Как, стан изгибая, кружится, Тот знает: с Царицею Радости Никто не сумеет сравниться.Я улыбнулась. Право же, Царица Радости. Зеркало подтверждало, что все это не просто лесть, не своекорыстные
Да только отвечает ли таким идеальным представлениям принц Людовик?
— Ну же? — наседала на меня Аэлита.
— Чего я жду? Принца, конечно, — ответила я.
— Это не ответ.
— Мужчину, который придется мне по сердцу.
— Надутого от важности? — Облокотившись на резной подоконник, Аэлита стала загибать пальцы. — Самонадеянного? Заносчивого?
Но я не поддержала игривый тон проказницы-сестрицы и ответила ей вполне серьезно:
— А почему бы и нет? Он ведь станет править моими землями. И делать это должен как следует. А если у него нет ни твердости, ни огня, он с этим не справится. Уж лучше заносчивый мужчина, чем такой, кто станет всякому набиваться в друзья. Чтобы править моими вассалами, необходима твердая рука.
Мы все: Аэлита, придворные дамы и я — стояли в моей опочивальне, на верхнем этаже старой цитадели. Комната была просторная, изысканно украшенная, с огромными окнами, которые впускали много света и всякое дуновение ветерка, даже в такой невыносимо жаркий день. Это была моя любимая комната, наполненная дорогими моему сердцу вещами, и отсюда я могла смотреть на дальний берег Гаронны, наблюдая, как час за часом меняется открывающийся вид. Стоял июль, было жарко, как у врат ада, и я теряла терпение, пока мы с Аэлитой вместе смотрели на растущий внизу лагерь. Шатры и палатки росли как грибы, покрывая просторные луга, постепенно превращаясь в самостоятельный вольный город. Оживленный, переливающийся всеми красками город Капетингов на земле Аквитании. В нем чувствовался чужеземный дух, а над всем этим реяли французские fleurs de lys [7] . Я не могла не признать, что это предзнаменование будущего, символ власти Франции над могучим герцогством Аквитанским. Я видела, как скачут кони, как толпятся повсюду вооруженные мужчины. Уже появились там мастерские кузнецов и колесников, а вскоре возник и стал разрастаться рынок. По реке сновали маленькие лодочки, перевозившие то франкских аристократов, то целые горы капусты. Я не сомневалась, что мои вассалы еще подумают, прежде чем решат, который из этих грузов ценнее. Такой брак не принесет мне всенародного признания, но нам всем придется с ним смириться.
7
Fleur de lys (фр.) — геральдическая лилия, эмблема французских королей (букв, ирис, цветок, напоминающий верхнюю часть королевского скипетра).
— Он, должно быть, красивый, это точно, — заявила Аэлита.
Она слишком рано стала проявлять интерес к мужчинам.
— Конечно.
Я и помыслить не могла о муже, который не будет радовать хотя бы взор.
— Такой, как Раймунд…
Аэлита чуть слышно вздохнула.
Раймунд де Пуатье, юный брат отца, теперь был принцем Антиохийским в далекой Святой Земле [8] .
— Да, как Раймунд, — согласилась я.
Раймунда я видела один-единственный раз, тому уж четыре года, и очень недолго, всего две-три недели, но память об этом золотоволосом красавце не померкла со временем. В моем представлении Раймунд был воплощением всех рыцарских доблестей.
8
Раймунд(1115–1149),
— Коль французский принц окажется хоть немного похожим на Раймунда, я буду неустанно благодарить Бога. — Тут мое внимание привлекла возникшая на том берегу реки суматоха. — Погляди! Вот и королевский штандарт! — Я указала рукой. Аэлита высунулась из окна, чтобы разглядеть синие с золотыми лилиями флаги Франции. — Значит, прибыл наконец и принц Людовик.
— Надеюсь, он хотя бы красивее Людовика Толстого, — хихикнула сестрица.
— А если нет, то я тебе отдам свой золотой браслетик. Толстый Людовик — просто гора жира, да к тому же дизентерией страдает.
На самом деле я хорошо понимала, что недооценивать короля Людовика нельзя. Быть может, тело у него никуда не годится, но умом он еще куда как крепок. Возможно, он слишком грузен и ему нелегко вставать с ложа, возможно, слишком разжирел и ему не взобраться что на коня, что на женщину (как утверждали злые языки), но на меня он смотрит как на дар, свалившийся на его необъятные колени прямо с небес.
Мы смотрели, как возводят еще один шатер, больше всех прочих. Рядом с ним установили знамя Капетингов, которое тут же обвисло в полном безветрии. К нему подъехала и спешилась группа всадников. На таком расстоянии лиц не рассмотреть.
— Ты знаешь, им это не понравится, — сказала я тихо. — Мои вассалы будут этим очень недовольны.
— Но выбора-то у них нет, — поджала губки Аэлита. — А если принц сумеет прогнать от наших границ разбойников, то вассалы вообще не смогут роптать.
По сути, это правильно, но наделе все куда сложнее.
На этот ли брак с франком рассчитывал мой отец, герцог, когда препоручал меня покровительству короля Людовика?
«Выдайте замуж мою дочь, — такой наказ оставил он Людовику, когда жизнь покидала его на пути паломничества в Сантьяго-де-Компостела, что в Испании. — И поскорее, пока не вспыхнул мятеж. А до тех пор я передаю ее и всю Аквитанию в надежные руки Франции».
О чем же думал тогда отец, герцог Гильом Десятый Аквитанский? Он ведь явно сознавал: король Людовик ни за что не позволит мне выскользнуть из своих рук. Это все равно, что ожидать проявления доброй воли от лисы — станет ли она держаться подальше от курятника, тем более что дверь в него открыта и так и манит? Король Людовик ничем не напоминал добрую лису. Выдать меня поскорее замуж? Да, Бог свидетель, это он выполнил! Между приступами рвоты и кровавого поноса, которые приковывали его к постели, Людовик Толстый перевернул землю и небо, лишь бы устроить мой брак со своим сыном, да так, что никто и слова не успел возразить.
А желающих возразить нашлось бы предостаточно. Пока отец был жив, его вассалы принесли мне клятву верности, однако спокойствия в наших краях не было. Один из них, граф Ангулемский, злобно порицал намечающийся союз, и в этом он был не одинок. Вот такого, как Раймунд, они бы приняли — человека из своей среды. Они, пожалуй, даже готовы были смириться с тем, что моя рука досталась бы благородному сеньору с Юга. Только бы не чужаку Капетингу, иноземцу-северянину, выходцу из какого-то второстепенного франкского племени [9] . Я понимала, что они станут думать — они ведь тоже наблюдали за этим впечатляющим прибытием. На Людовика Капета они посмотрят как на иноземного властителя, который высосет из нас все соки, чтобы потешить свою гордыню. Мой отец в свои последние мгновения мог сколько угодно настаивать на том, что Аквитания должна остаться независимой от Франции, должна управляться отдельно, а в отдаленном будущем перейти под власть наследника, рожденного мною. Он мог сколько угодно доказывать, что Аквитания не будет поглощена Францией и не станет одним из французских владений — да только многие ли вассалы вспомнят об этом, видя подобное вторжение неприкрытой силы?
9
Франки — одно из германских племен, завоевавших в IV–V вв. н. э. римскую Галлию, которая и получила после этого название «Франция».