Меч и корона
Шрифт:
Молча негодуя, я стояла, пока развязывали стягивавшие меня веревки, снимали плащ. Моим глазам предстал Людовик, на лице которого застыла ледяная маска неодобрения. Он скривил губы, разглядывая мои запылившиеся ночные одеяния, не слишком скромные. Не говоря ни слова, он взял плащ, отпустил слугу, который развязывал меня, и протянул плащ мне, предусмотрительно держась на расстоянии вытянутой руки.
— Наденьте. Вы неподобающе одеты. Скоро прибудет ваш гардероб, тогда вы сможете привести себя в надлежащий вид.
Он, стало
— Как я выгляжу, заботит меня менее всего, Людовик. Вряд ли вы можете укорять меня за неподобающий вид. Это ваших рук дело.
— Вы ожидаете, что я стану извиняться, Элеонора?
Не было похоже, что он сожалеет о случившемся. Если на то пошло, вид его выражал полное удовлетворение. Передо мной был уверенный в себе Людовик, каким я его редко видела, и я обуздала свой гнев. Гнев — плохой помощник, а мне нужно было выяснить намерения короля.
— Вы обошлись со мной так, будто я ваша крепостная, — сказала я как можно спокойнее.
— А вы заслужили иное обращение?
— Я желала остаться в Антиохии, и вам это было известно.
— Этого я не мог позволить. Мне пришлось забрать вас ради вашего же блага. Как только мы окажемся в Иерусалиме, сплетни, я надеюсь, затихнут сами собой.
— Забрать ради моего же блага?
Мне становилось все труднее сдерживаться, и дыхание мое выдавало эту внутреннюю борьбу.
— Да вы разве не слышали, что о вас говорят? Или же так погрязли в грехе, что затворили свой слух для всех остальных? Галеран растолковал мне…
— Эта жаба! — Я плюнула. — Это он предложил похитить меня, разве нет? Сами вы никогда бы до этого не додумались.
— Я знаю одно: для вас лучше было не оставаться в Антиохии.
— Как вы великодушны! Так близко к сердцу принимать мое благополучие! — Но я понимала, что спорить с Людовиком бесполезно. — И что же случится, когда мы окажемся в Иерусалиме?
— Вы останетесь под моим надзором.
— Пленницей?
Я ощутила легкое беспокойство.
— Если вам так угодно.
Каким Людовик стал негибким. Откровенно говоря, мы с Галераном вывели его из обычной нерешительности. В его манерах сквозила убежденность в собственной правоте и решительность, которая меня просто поразила.
— Я приставлю к вам вооруженную охрану, если придется, дабы сохранить то немногое, что осталось от вашей репутации. Что же до нашего брака…
— Вы согласны на его аннулирование?
— Сейчас не время это обсуждать. Да и вы не в том положении, чтобы просить меня о милостях.
— О милостях? Я не прошу о милостях, только отстаиваю свои права.
— Вы будете со мной в Иерусалиме, — продолжал Людовик, словно и не слышал меня. — Мы не станем обсуждать то, что происходило в Антиохии — сделаем вид, что
Как это на него похоже. Как ужасно похоже. Закрыть глаза на то, что ему не нравится, отказаться даже говорить вслух о грехе, который я совершила с Раймундом. А поскольку его уверенность в собственной правоте подогревалась Галераном, я не видела, на что могу надеяться. Все мои замыслы пошли прахом. Людовик отказывался от расторжения брака, а у меня больше не было власти над своими войсками — того самого средства, которое позволяло мне брать над ним верх.
Будь он проклят! Гореть ему вечно в адском пламени! Но при всем том я понимала, что мне теперь надо быть осмотрительной, очень осмотрительной.
Наконец, он подошел ближе ко мне, наклонился, поднял плащ и набросил мне на плечи, словно я была больна и не в силах сама о себе позаботиться. К тому же он отнюдь не избегал прикасаться ко мне. Голос его звучал ласково, так ласково, что я ощутила сильное желание снова ударить его. От Людовика ласки я не желала.
— Вы сбились с пути истинного, Элеонора. Я о вас позабочусь. Пока вы останетесь здесь, в этой палатке, а вскоре прибудут ваши дамы с гардеробом. Тогда вы сможете одеться подобающим образом и с достоинством явиться перед своими аквитанскими воинами. — Каким чертовски снисходительным тоном он все это произнес! — Вы сами убедитесь, что ваши капитаны более не хотят слепо повиноваться вашим приказам. Ваше поведение уронило вас в их глазах.
Яснее нельзя было бы объяснить мое положение. Я пожала плечами и опустилась на диван, приготовившись ждать. У меня не осталось выбора, так ведь? Позднее, когда я, разодетая в шелка и тонкое полотно, подобающие моему званию, вышла из палатки и смотрела на свои подошедшие войска, все стало яснее ясного: мои капитаны избегали встречаться со мною взглядом. Кто-то старательно распространил среди моих воинов порочащие меня сплетни, кто-то муссировал их и подогревал страсти, пока воины от меня не отвернулись. Я не очень долго гадала, чей же это был ядовитый язык.
Я осталась совсем одна, лишенная всякой власти. Я целиком зависела от Людовика.
Путешествуя в носилках в полном одиночестве, я использовала время для размышлений. Настало время и для того, чтобы определить, где чья вина. Разумеется, вина лежала на мне самой. Я совершила грех. Я сделала свой выбор, а теперь должна пожинать последствия. Взять себе в любовники Раймунда было… неразумно, мягко говоря. С этим я соглашалась, даже отвергая обвинения в безнравственности, которые бросил мне Людовик. Но теперь допущенная мною глупость превратилась в обращенный против меня острый меч, рукоять которого держал в своей руке Галеран. Он мог нанести мне болезненные раны и навеки похоронить мое доброе имя.