Меч и Крест
Шрифт:
— Нет! — Мир вдруг стремительно ожил и подскочил к Даше, крепко сцепив ей руки сзади сильным замком своей ладони. — Будет так, как она скажет. Как скажет, так и будет.
«И каждое его слово становится для тебя огромнее и значительнее, чем все слова Христа», — вспомнила Маша и испугалась этой чрезмерной власти.
«А ведь я его даже не люблю!» — ужаснулась она.
— Придурок! — разъяренно заорала Даша, пытаясь высвободиться из убежденных рук Мира. — Думаешь, она тебя любит? Она другого любит!
— Неправда! — Мир стиснул ее так сильно, что Чуб вскрикнула от боли. — Если надо, она умрет ради меня. А я ради нее!
— Умру, — честно подтвердила Маша, и впрямь готовая немедленно умереть в наказание за то, что она его разлюбила.
— Больно же! — заплакала Чуб. И чуть не упала, поскольку руки Мира с криком распались.
Зашипев, как прорвавшаяся батарея, с верхней площадки спиралевидной лестницы на голову Мира прыгнула тяжелая Изида Пуфик и полетела на пол, оттолкнувшись от его лба и макушки четырьмя когтистыми лапами.
Мир отшатнулся, закрывая изодранный лоб. Изида зверски захрипела, сгорбив спину.
— Ещ-щ-ще тронеш-ш-шь маму!!!
— Знаете что? Что я вам скажу? — с надрывом закричала «кошачья мама». — Вся ваша любовь — херня! Хотя и очень сильнодействующая. Ты ее любишь, да? Жить без ее прощения не сможешь? А тебя через четыре часа попустит. Да поздно будет! Ты Присуху выпил. Приворотное зелье! Случайно. Она в кока-коле была! Я для себя сварила, а вы…
Мир взглянул на них обеих обезумевшими глазами. Беззвучно схватил воздух ртом и стиснул помертвевшие губы. Из крестообразных царапин на его лбу текла кровь.
— Присуха? Но зачем? — всхлипнула Маша, невольно отыскивая глазами свой рюкзак, из раздувшегося бока которого выглядывала красная крышка Дашиной колы.
— Да говорю, для себя! — взрыкнула взъерошенная Чуб. — Для Сани сварила! Когда ты утром ушла, мы с Катей зелья сготовили. Я — любовное. Она — победное…
— Лю-б-бовное? — Мир закачался, затрясся длинным и темным смехом, широко открывая рот. — Такая любовь? Хлебнул бурды! Так больно… Невозможно поверить… Все, все, все. Нет больше сил! Все, никаких сил больше нет! Я не могу. Все…
Он упал коленями на ковер и замотал головой, с изможденным, мокрым и красным лбом и рассыпавшимися по лицу измученными черными волосами:
— Все. Все. Все… Да что же это такое? Это невыносимо. Я больше не могу! Сил больше нет терпеть! Неужели они все так страдали? Еще четыре часа… четыре часа. И попустит. Да поздно. Не помогает! Что случилось — случилось. Если бы не это, я бы не узнал…
— Ты про брата? — страдальчески сломала руки Даша, удрученно глядя на дело своих легкомысленных рук. — Да что тебе этот шизик? Зато теперь ты все знаешь! Медсестра — свидетельница! От тебя сразу отстанут! — попыталась хоть как-то утешить его она. — Потерпи до утра, и к ментам. А Машу забудь. Тебе еще повезло. Ты бы видел, че было с теми, кто моей Присухи из ногтей нанюхался! Гнались за мной, как полоумные, по всей трассе. Две аварии. Еле жива осталась…
Она порывисто подхватила и прижала к груди драгоценный Пуфик, храбро бросившийся на защиту своей хозяйки, и закопала нос в ее шерсть.
— Я же говол-рила, — нежно прокартавила ей в ухо та. — Втол-рая стихия — merd. Воздух неконтлолил-руем. Любовь становится ненол-рмилованной. Воздушно-капиллялный способ — прелесть только в замкнутых пл-ростланствах.
— А всех-то делов — ногти, голубиные яйца, травки, перец да земля, — пристыженно оправдалась Даша, глядя на сломанную фигуру Мирослава.
— Какая земля? Откуда? — отреагировала оглушенная Ковалева.
— Да тут, — сконфуженно пояснила Чуб, — в шкафу в банке лежала. Мне Пуфик показала. Там этой земли сто видов! С Байкового кладбища, с Лукьяновского, с Соломенского, из Чернобыля. И даже прах мужчины, умершего от неразделенной страсти, у нас, оказывается, тоже есть.
— А что еще? Еще что там было?! — перебила ее Маша, вдруг разом позабыв про присушенного Мира. — Там были иголки? Хвоя сосны была?!
— Была, — подумав, припомнила Чуб. — А что такое?
— Она его приворожила! — истошно заголосила студентка. — Она дала ему землю! В шутку. В мешочке. Она — ведьма!
Но Даша, идеальным женским локатором определившая большую букву в слове «Его» прекрасно поняла, кто «Она».
— Прахова? — отрицательно качнула Чуб головой. — Вовсе не обязательно… Я знаю трех девиц, которые парней попривораживали. Не так резко, как мы, конечно, но тоже продуктивно. Обычные девки. У нас же это вроде народной традиции. Все бабы — ведьмы, так или по-другому…
— Вы! Вы все! Все вы! — распахнул глаза Мирослав.
— Прости, Мирчик! Прости! — Даша просительно вытянула губы в трубочку поцелуя. — Ты же мне тоже больно сделал, но я тебя прощаю… Не помнишь, у нас в книге нет противоядия? — встревоженно воззвала Чуб к Маше. — Сил нет смотреть, как его колбасит! — жалостливо махнула она глазными яблоками в сторону Красавицкого, согнувшегося, словно скрученного мучительной резью в желудке.
— Вроде что-то такое было, — отозвалась Ковалева. — Отсушка из трав, собранных на Купалу.
— Да до Купалы он сам отсохнет! — обозлилась Чуб.
— А где наша книга? — озадачилась Ковалева.
— Книгу взяла тл-ретья, — тихо муркнула Пуфик.
— Как взяла? — громко брякнула Чуб. — Это у нее что, идея-фикс? Навязчивая идея книгу красть? Ей что, первого раза было мало?
— Может, почитать хотела… — предположила Маша.
— Да хоть бы она читала книги, которые тырит! Все это не шутки! Ведовство — не шутки, — замотала косами Даша. — Здесь все на грани жизни и смерти! Я представляю, что с ней на ринге будет. Катя и так не Белоснежка, а теперь точно прибьет кого-то. И предупредить нельзя. Она предупреждала, что телефон отключит. Да и номер не дала…