Меч и Крест
Шрифт:
И неприятный осадок поднялся и затопил нутро по самую грудь.
Они были — плохими. Плохими и все, чего бы они там себе ни придумывали! И быть плохими было очень неприятно…
— «Ибо тот, кто стоит между тьмой и светом, не может принадлежать ни свету, ни тьме», — окончила Ковалева.
— М-да, — подвела печальный итог Чуб. Она неуверенно отпустила свой лоб и даже попыталась его нахмурить, но тут же болезненно ойкнула: — Больно! Что у меня там?
— Весь покраснел. — Маша сняла рюкзак и, подпирая его коленом, выудила из рюкзачных недр маленькое
Чуб мрачно оглядела свое опаленное чело, чувствуя себя не столько прокаженной, сколько подломленной неопровержимым крахом своего прекрасного плана. Поскольку была из тех, кто, умирая, думает вовсе не о своих страшных грехах, а лишь о том, как бы извернуться и не умереть.
— А ты говорила, все получится, — зачем-то, видимо от безысходности, упрекнула ее Маша.
Студентка порывисто вырвала из кармана заготовленную шпаргалку с заклятьем и отчаянно скомкала ее в кулаке, ища затравленными глазами урну.
— Знаешь, я часто путаю предчувствия своей задницы с жаждой приключений на свою задницу, — покаянно признала Землепотрясная. — А кроме того, моя задница — неисправимая оптимистка. Так здорово все придумалось… Вот Муромец, вот заклятье. Все совпало! — Она аккуратно потрогала голову, пострадавшую вследствие неоправданного оптимизма противоположной части тела, и резко, нетерпеливо махнула рукой, прерывая саму себя. — Стой, стой, стой! — вцепившись в Машин кулак, Чуб принялась нервно выковыривать из него наказанную шпору. — Посмотри, там было еще что-то? Про «зрительный образ». Можно воскресить человека по зрительному образу! То есть по фотографии!
— Только Илья Муромец забыл сняться на «Кодак»… — скорбно скривилась Ковалева.
— Картина, ты не понимаешь, картина! — закричала Чуб, разом забывая про красную и болезненную печать проказы на лбу. — Вот почему ее пытались уничтожить! По ней можно воскресить богатырей! Это же не сказки! Три богатыря были на самом деле!
— Существует версия, что были, — обтекаемо согласилась с ней Маша.
— Плевать мне на ваши версии! Так сказал Васнецов! А ему я верю. Он, сто процентов, ходил в Лавру к своему Илье! Он писал его по-настоящему! Как Богоматерь! Все, я сейчас же везу тебя в музей…
— А ты? — растерялась Ковалева.
— А я — в Кирилловскую!
— Зачем?
— Затем что обряд шел именно там! Там стоит алтарь, у которого его вызвали. Там он жил, согласно легенде. И, сто процентов, возвращать свою власть Ян придет именно туда!
— Но Ян — не Ян, — заморгала глазами Маша.
— Но и не змей-горыныч — нормальный человек! То есть не человек, но нормальный…
— Ты ранена!
— Я, конечно, девочка ранимая, но только если ронять меня головой об пол! Все остальное я как-нибудь переживу…
— Если ты пойдешь туда одна, то погибнешь. Пророчество сбудется!
— Ну и что? — приняла национальную позу руки в боки Чуб. — Оно так и так сбудется, че уж теперь? Пролетариату нечего терять, кроме своих цепей. А так просто я умирать не собираюсь. Думаешь, я его боюсь?! Да ни капли!
— Я — боюсь! — заорала Маша. — Я не смогу одна! Не бросай меня! Почему мы не можем пойти в музей вместе…
— Потому, что иначе не успеем. — Даша, прищурившись, придирчиво оглядела небо. — Нужно разделиться.
— Но до двенадцати еще уйма времени, — жарко заспорила с ней Ковалева.
— Какой же ты еще ребенок, Маша, — печально усмехнулась Даша Чуб. — Ты что, так и не въехала с кочерыжником? Это в сказках все начинается в двенадцать! А в реальной жизни только Новый год. Ночь, Маша, начинается тогда, когда стемнеет… А темнеть начнет в 21.10. Смотри! — Чуб многозначительно показала на побледневшее небо, — еще не серое, но уже смеркающееся, так, что глядящему на него казалось: у него устали за день глаза, — и констатировала: — Нужно спешить!
Проскочив через территорию Павловской больницы, Даша приковала свой мопед к калитке. Вечерело. Было пока светло, но свет уже приобрел мертвенно серый оттенок умирающего. Оставшаяся от самого древнего монастыря Руси, одинокая церковь казалась безмолвной и безучастной — не причастной ни к чему. И хотя Дашино чувство реальности происходящего давно уже приказало долго жить, сиротливая церковь двенадцатого века и «свой парень», назначивший ей встречу в полдвенадцатого у входа в клуб, показались ей вдруг слишком реальными, чтобы их бояться. И на мгновение она испугалась, что тупо и с пафосом ошиблась на их счет и никакого «Конца света» не будет! То бишь будет, но лишь по телевизору. И Змей, может, и жил тут по легенде, но Ян вряд ли живет в канализации. И власть, запертая в залитых бетоном пещерах, как смерть Кащея в яйце, — такая же сказка, как и сам Кащей.
А потом испугалась, что испугалась зря: Киев погибнет, и у нее есть меньше часа, чтоб сделать «то, не знаю что», способное предотвратить страшное неизбежное…
А секунду спустя испугалась еще сильнее, потому что кто-то за ее спиной отрывисто сказал:
— Не ходи туда!
Чуб резко обернулась и увидела Митю, стоявшего в двух шагах от нее.
— Что ты тут делаешь? — выговорила она, растеряв от неожиданности половину букв и недоумевая, как ему удалось подойти так неслышно?
— Не ходи туда, — повторил он. — Там они.
Даша невольно кинула взгляд на «там» и потрясенно открыла рот, потому что одновременно с ее ртом дверь безучастной церкви бесшумно приоткрылась и, словно дождавшись представления Мити, оттуда вынырнули двое участников: один в полосатой рубахе, другой — в красной (!) ветровке, моментально узнанные ею.
— Стойте! — бездумно заорала она. — Как вас там! Кока! Олег!
Они побежали к противоположному входу, выходящему на склон горы. Красная ветровка мелькнула за копьями забора. Они спешили в пещеры. Чуб, быстро, но заботливо уложив свою метлу вдоль линии забора, помчалась за ними. Митя — за ней. Но стоило ей поравняться с распахнутой дверью, Даша мигом забыла о сатанинской шобле покойного Мира и, развернувшись на девяносто градусов, понеслась туда.