Меч и лира
Шрифт:
Специфика эпического пространства, его условность создают дистанцию между миром рассказчика и слушателей и эпическим миром. Эта дистанция формируется и временной отнесенностью действия, и вообще протеканием времени в эпическом мире. Это не мифологическое «неопределенное» или «изначальное» время архаического эпоса, а условно-историческое время, наделенное внешними признаками историчности, несмотря на вневременность самого сюжета41. Действие поэмы отнесено к «героическому времени» германского эпоса — эпохе великого переселения народов. Выше упоминалось использование некоторых исторических имен (Аттилы и др.) как символов этой эпохи. Встречаются они и в «Беовульфе», безотносительно к развитию действия поэмы, но как краткие аллюзии в описаниях. Рассказывается в поэме и о некоторых реально происходивших событиях, которые засвидетельствованы хрониками и анналами других народов (например, о походе Хигелака)42.
В создании исторического фона участвует множество топонимов и этнонимов, разбросанных в тексте. Реальность большинства из них проверить
…меня, усталого,
но невредимого, приливом вынесло,
(Беовульф, 581–583).
Дословно в тексте сказано «on Firma land» — «на землю финнов». Вопрос в том, какая историческая реальность скрывается за этим топонимом. Скорее всего никакой. Упоминается земля финнов лишь как самая дальняя, предельная часть ойкумены, упоминается для того, чтобы придать большую масштабность победе Беовульфа над Брекой: герой доплыл до края света, куда никто из известных воинов добраться не может и только слухи о существовании которого дошли до Англии.
Еще более интересный случай представляет один из самых часто встречающихся в поэме этнонимов: название племени, к которому принадлежит сам Беовульф, — геаты, которое соответствует, как полагают большинство современных исследователей, названию скандинавского племени гауты (gautar)43. Когда-то могучее и большое, о чем рассказывают многие античные и раннесредневековые историки до VII в., племя геатов-гаутов в более поздней хронографии не упоминается, а в памятниках художественной словесности как англосаксов, так и скандинавов теряет все конкретно-исторические приметы. Обычно подробные описания места обитания народа, перечисления конунгов и прославленных воинов пропадают, сохраняются лишь краткие упоминания: «он был гаутом», «он был родом из Гаутланда», — относящиеся в скандинавских «сагах о древних временах» к наиболее знаменитым героям (например, Бодвару Бьярки). Создается впечатление, что Гаутланд — страна героев, а не реальная территория, населенная определенным народом. Все представители племени отважны, могучи, являются своего рода эталоном героичности. Поступив в дружины соседей-конунгов (а все свои подвиги герои-гауты совершают в чужих землях), они приносят им славу и победу. Теряя черты конкретно-исторической реальности, геаты-гауты преобразуются из действительно бывшего народа в эпическое племя, существующее как модель идеального героического племени лишь в эпическом мире. Сам этноним становится символом определенных качеств героя, указывающим на его исконную принадлежность к героическому миру44.
Вероятно, именно в связи с условностью, «эпичностью» этнонимов «геаты» и «даны» создалась парадоксальная ситуация, так и не получившая объяснения: в эпоху ожесточенной борьбы англосаксов со скандинавской экспансией формируется эпическая поэма, прославляющая героя-скандинава и его подвиги, совершенные ради блага тех самых данов, которые разоряют Англию45. Но лишь для современного читателя, знакомого с историей, археологией, культурой Скандинавских стран, геаты и даны «Беовульфа» — реальные народы, населявшие конкретные территории и известные некоторым средневековым авторам. Для скопа же и его слушателей такого прямого соответствия не было и, видимо, не могло быть. Эпический сюжет, пришедший к англосаксам, вероятно, еще до их переселения на Британские острова, в ходе своего развития преображал конкретные реалии, переносил их из действительного в эпический мир, где они утрачивали значительную часть своего конкретно-исторического содержания, зато обретали нетленный поэтический смысл. Поэтому геаты и даны, как и другие «исторически достоверные» этнонимы и топонимы поэмы, — . одновременно и те самые геаты и даны, которые жили на юге Швеции и на Ютландском полуострове, и в то же время типизированные «эпические» народы, поэтический образ идеального племени.
Таких условно-исторических реалий, преобразующих время действия поэмы в условно-историческое время, можно привести немало. Но важно не их количество, а их значение. Благодаря широкому включению их в повествование время действия поэмы воспринималось рассказчиком и слушателями как действительно бывшее, существовавшее в реальности, а не как фантастическое: сказочное или мифологическое. «Историзация времени» отражала общую установку на достоверность, «невымышленность» рассказываемого.
Отнесение действия к «героической эпохе» включало эпический мир поэмы в более широкий, но имеющий те же особенности мир всего древнегерманского эпоса, создавало единство эпического времени и обусловливало его замкнутость. Все основные сюжеты наиболее раннего германского героического эпоса (известные, однако, по более поздним англосаксонским, скандинавским, верхненемецким редакциям) отнесены к одному времени и не выходят за его пределы. Эпическое время ограничено хронологическими рамками «героической эпохи», и все события, сжимаясь или растягиваясь, умещаются в нем. Замкнутость и компактность времени позволяла выработать незначительные по количеству, но чрезвычайно емкие и запоминающиеся обозначения, приметы «героического времени». Не случайно из поколения в поколение передаются, не претерпевая изменений, имена прославленных героев и названия мест, где они совершали свои подвиги, в то время как их индивидуальные характеристики и даже последовательность событий, связанных с ними, трансформируются, переосмысливаются иногда почти до неузнаваемости46. Имена собственные, в первую очередь имена героев, являются символами героической эпохи, героического времени. Образованные сложными существительными, подобными поэтическим синонимам, они также служили средством героизации: так, имена Widsid" — «многостранствовавший», Hrodgar— «славное копье», Beowulf— «пчелиный волк», т. е. «медведь»47, значащи и, более того, содержат оценку, восхваляющую и прославляющую носителя имени.
Время поэмы не замыкается в самом сюжете. Многочисленные отступления о предках Хродгара, о судьбе Эрманариха, о шведско-геатской распре и т. д. расширяют хронологические рамки повествования, выводят слушателя за пределы самого сюжета. Создается некая, достаточно ограниченная, правда, временная перспектива, на фоне которой особенно ярко и величественно выступают подвиги Беовульфа и которая охватывает как прошлое, так и будущее. Насколько можно судить, она основывается на широком распространении эпических сюжетов в среде слушателей. Рассказчик может позволить себе краткие намеки на дела давно минувшие и на грядущие (для Беовульфа или данов) события лишь потому, что все слушатели знают и помнят другие сказания, подробно повествующие о них, и потому эти аллюзии были поняты и соотносимы с развертывающимся действием.
Упоминания и рассказы о прошлых и будущих событиях буквально переполняют поэму. Они вводятся и в авторской речи (например, все четыре отступления о походе Хигелака), и в речах персонажей (так, Хродгар упоминает о бывшей когда-то размолвке Эггтеова, отца Беовульфа, с геатами; Беовульф подробно рассказывает Хигелаку о грядущей судьбе дочери Хродгара, выданной замуж за Ингельда, и т. д.). Они вызывают постоянные остановки в развитии сюжета, прерывистость основного временного плана — настоящего48.
В то же время все отступления имеют и тесную связь с настоящим. Прошлое объясняет настоящее, раскрывает существо происходящего в нем; будущее является прямым следствием и развитием отдельных моментов настоящего и потому тоже неотделимо от него. Прошлое и будущее являются в поэме функциями настоящего и воспринимаются через его призму. Тем самым настоящее в поэме, т. е. время протекания событий сюжета, выдвигается на первый план, выступает более рельефно и ярко.
Что же представляет собой сюжетное время поэмы? В первую очередь оно строго линейно. Насколько легко забегает в будущее и возвращается в прошлое рассказчик в различных деталях, уточняющих действие, настолько жестко выдерживается им последовательность событий самой фабулы. Действие за действием проходят перед слушателем, и каждое из них занимает отведенное ему место во временном ряду, причем в одном временном отрезке содержится лишь одно событие, в какой бы точке пространства оно ни совершалось. Каждое из них обусловлено предшествующим, и потому оно не может быть передвинуто на хронологической шкале. Исключение составляют лишь две оговорки рассказчика перед битвами Беовульфа с Гренделем и драконом, когда он заранее как бы предупреждает, чем закончится предстоящее сражение:
…а вождь был должен дни этой жизни в битве закончить, убив чудовище…
(Беовульф, 2341–2342).
Но эти предсказания будущего также основаны на общеизвестности фабулы, само повествование рассчитано не на сообщение совершенно новой информации, а на воспроизведение уже известного, и потому «предсказания» как бы удостоверяли традиционность рассказываемого и концентрировали внимание слушателей на том, как, а не что рассказывается.
Это восприятие и воплощение времени в поэме (и не только в ней, но и в других эпических памятниках) объясняет постоянное расчленение многоплановых эпизодов на серию последовательных действий, например сцен боя.
Последовательность, очередность событий подчеркивается способом отсчета времени — от предшествующего события. Беовульф отплывает из земли геатов и через день и ночь видит утесы датского берега. Беовульф правит геатами 50 лет, и после этого дракон начинает свои нападения и т. д. Никаких других возможностей счета времени поэма не обнаруживает: никакие внешние, не относящиеся к сюжету события не имеют для рассказчика значения временных ориентиров и не могут быть соотнесены со временем сюжета. Более того, в самой поэме временной распределейности подлежат лишь действия, непосредственно составляющие сюжет. Только они обладают длительностью по отношению друг к другу, занимают место во временном ряду. Что же касается отступлений, выходов в прошлое и будущее, то здесь невозможны вообще какие-либо отсчеты времени. Нигде нет ни единого указания на то, когда происходило то или иное упоминаемое событие: битва в Финнсбурге, гибель Хигелака, сражение у Хреоснаберга и т. д. В лучшем случае мы можем определить, что поход Хигелака к франкам состоялся после возвращения Беовульфа от данов и до его восшествия на геатский престол, но, как много после и за сколько до, неизвестно и не интересует рассказчика. О большинстве же событий мы не знаем и этого. Прошлое не членится на отдельные отрезки времени. Оно аморфно и обретает структуру, только если заполнено рядом последовательных, взаимосвязанных событий; тогда к нему применимы те же определения, что и к настоящему в поэме: достаточно вспомнить рассказ о распре геатов и шведов (Беовульф, 2922–2998), чтобы убедиться в том, что и там мы имеем дело с «сюжетным» одноплановым линейным временем.