Меч и лира
Шрифт:
Значение ценного предмета как символа достоинств персонажа — специфически героико-эпическая черта. Она распространяется как на отдельного персонажа, так и на целое племя, богатство которого определяет его коллективное достоинство: славное и могучее племя — а таков его героический идеал, и других мы не встретим в поэме — обязательно должно обладать многими сокровищами, которые являются вещественным, видимым всем проявлением его положения в окружающем мире. На этой концепции основывается и то значение, которое имеет в повествовании клад, охраняемый драконом. Неразрывно связаны гибель древнего племени и погребение клада; дракон мстит не столько в силу своей алчности — этот мотив и не упоминается в поэме, сколько потому, что покушение на клад равноценно покушению на его достоинство, умалению его героических качеств; обретение клада должно преумножить силу и славу племени геатов.
Описания предметов в поэме не только функционально значимы. Рассказчик сам любуется ими, с тонким знанием дела и очевидным удовольствием изображает тот или иной предмет. Не менее детальны и проникновенны рисунки вещей на миниатюрах рукописей англосаксонского периода — достаточно взглянуть на изображение доспехов и оружия всадников на миниатюре из рукописи XI в. (5). Не удивительно, что описания часто разрастаются, занимая до 10 и более строк. Наиболее обстоятельно изображение клада, хранителем которого был дракон: здесь перечислены десятки предметов, оружие, утварь, украшения, самоцветы, причем каждый из них охарактеризован отдельно (Беовульф, 2756–2771). Предметы, которыми наполнен эпический мир, сообщают ему живость, яркость и блеск. Причем особенно блеск и сияние, потому что в поэме чрезвычайно мало прилагательных, обозначающих цвета, но зато постоянно встречаются эпитеты «сверкающий, блестящий», глаголы «сверкать, сиять, блестеть». «Искрится» корабль, на который должны возложить тело Скильда (33), «блестят» кольчуги дружинников Беовульфа, когда они сходят на датский берег (227), блистают золотом вепри на золоченых шлемах геатов (306), «златослепящая кровля Хеорота» видна издали (310)… Предметный мир «Беовульфа» ярок, наряден, праздничен, и именно в этом обличье он героичен. Будничные, повседневные, тусклые предметы не согласуются с представлением о героике. Лишь те предметы, которые выявляют или подчеркивают различные аспекты героической сущности персонажа, лишь предметы, великолепие и прекрасные качества которых достойны героев, занимают место в эпическом мире.
Героический идеал, как мы видели, определяет внешний облик эпического мира и события, происходящие в нем. Но есть и другие свойства эпического мира, воспринимаемые на первый взгляд как нечто самоочевидное, реальное, несоотносимое с героикой эпического мира. Это пространство, занимаемое им, и время, которое в нем протекает.
Первое знакомство с эпическими произведениями англосаксов, и в частности с «Беовульфом» и «Видсидом», создает впечатление, что эпическое пространство как таковое неотделимо от пространства реального: в «Видсиде», например, упоминается огромное количество реально существовавших народов и территорий; не меньше, хотя и в менее концентрированной форме, таких упоминаний в «Беовульфе». В поэме действуют племена данов, фризов, ютов, франков, шведов. Описания местности — столь правдоподобные, как скалы датского побережья, микротопонимы типа Хреоснаберг, Хронеснес и т. д.,'—заставили не одно поколение ученых прилагать много усилий, чтобы точно локализовать место, где располагался Хеорот36, где находилось озеро— жилище Гренделя и его матери, где были селения геатов и королевский дворец Беовульфа и где, наконец, те скалы, возле которых Беовульф сражался с драконом. Неудачи таких попыток закономерны, но не из-за нечеткости и скудости описаний местности или природы. Напротив, «Беовульф» содержит едва ли не наиболее поэтичные и яркие пейзажные зарисовки в древнеанглийской литературе — достаточно вспомнить описание пути к озеру, где находится жилище Гренделя:
Дальше направились где меж утесов высокородные стези кремнистые к скалам гранитным, шли над ущельем,
к теснинам темным, кишащим нечистью…
(Беовульф, 1408–1411).
И не в поэтической условности описаний дело, а в том, что эпический мир имеет свое собственное пространство, которое, хотя и соотносится с пространством реальным, не может быть отождествлено с ним, поскольку существует как некоторая поэтическая абстракция лишь в воображении рассказчика и слушателей.
Эпическое пространство, как оно представляется англосаксонскому скопу, чрезвычайно ограниченно и мало. Самые дальние обитатели мира — финны — оказываются на таком расстоянии, которое Беовульф преодолевает, состязаясь с Брекой в плавании. Далекие и близкие земли одинаково далеки или близки — в зависимости от точки зрения рассказчика — и одинаково несоотносимы с расстояниями реальными. Поэтому Видсид с легкостью оказывается то на севере, то на юге Европы, и все народы представляются равно доступными и близкими для него.
Весь мир видится скопу как совокупность отдельных точек — локусов, представленных королевскими дворцами, где находятся король, его дружина, символизирующие все племя (данов, фризов, хадобардов, франков и т. д.), другие участники пиров. Племя данов воплощается и как бы концентрируется в образе Хродгара и его дружинников, а вся территория датского королевства сводится к Хеороту. Хотя и упоминаются в поэме геатские бурги и селения, которые сжигает дракон, но для сказителя реален лишь дворец Хигелака, где король выслушивает рассказ Беовульфа, получает и раздает дары своим дружинникам. Мир сводится к ряду дворцов, замков, пиршественных палат, и эта «точечность» пространства сужает границы мира, лишает его масштаба расстояний. Движение — переход из точки в точку — важно лишь в своих конечных пунктах, его промежуточные стадии интереса не представляют и потому просто опускаются. В путешествии Беовульфа к данам существенно лишь перенесение действия из земли (=дворца) геатов в землю данов (=Хеорот), поэтому подробно описаны сборы Беовульфа, отплытие корабля, а затем геаты оказываются у данов и начинается пространное объяснение Беовульфа со стражем побережья, затем Вульфгаром, и наконец геатская дружина оказывается в Хеороте. Расстояние между «точками» несущественно и потому условно.
Пространство между точками-дворцами представляется скопу ничем не заполненным, лишенным каких-либо характерных примет. Но пусто оно не само по себе: его пустота определяется отсутствием в нем атрибутов героического мира, и потому пространство вне этих точек — это пространство вне героического мира. Оно включено в другую систему ценностей, наполнено событиями, людьми, предметами, не связанными с представлениями об эпической героике, и тем самым не попадает в поле зрения скопа. Промежуточное пространство не заполнено лишь с точки зрения героического действия, именно в связи с этим оно сжимается, и отдельные точки эпического мира как бы примыкают одна к другой. Пространство концентрируется, сгущается настолько, что весь мир помещается в стенах королевского дворца.
Уклад жизни, взаимоотношения людей, населяющих дворец (Хеорот, дворец Хигелака и т. д.), нравы и обычаи, царящие в нем, представляются моделью всего миропорядка. Это героический микрокосм, который как две капли воды похож на все остальные локусы эпического мира. Строгое выполнение взаимного долга является основным устоем мира как данов, так и гуннов, фризов и др. Щедры и Аттила, и Теодорих, и Хродгар. С интересом и вниманием слушают песни Видсида при дворах разных правителей. И во всех концах эпического мира понятны и близки мотивы, которыми руководствуются герои. Героический мир умножается, многократно воспроизводится во многих точках эпического пространства, и это сообщает ему однородность и универсальность. Пространство едино и в каждой точке равно самому себе, оно не может обладать различными признаками в различных его частях. Его неразрывная связь с героическим миром, обусловленность его существования этим миром позволяют говорить о нем как о героическом пространстве, структура которого строго подчинена дихотомическому делению мира .
Географические — ландшафтные — приметы эпического пространства отражают реальные условия существования тех, в чьей среде формировался героический мир. В «Беовульфе» явственно чувствуется близость моря: не говоря уже о морском плавании героя к данам, оно упоминается и в рассказах о первом юношеском подвиге Беовульфа (уничтожение морских чудовищ), о состязании в плавании; геатская дружина из дворца Хигелака идет к своему кораблю, дорога от моря ведет к Хеороту, тело дракона геаты сбрасывают с утеса в море, курган Беовульфа насыпан на мысе, чтобы он виден был далеко в море. Естествен гористый ландшафт, который описан и в первой части поэмы (жилище Гренделя находится в горном озере и окружено острыми скалами), и во второй (пещера, в которой скрывается дракон, находится в горах). Сам Хеорот расположен в равнинной местности, где есть болота, о которых упоминает Хродгар. Изображения ландшафта лишены гиперболизации, они, вероятно, и не воспринимались как самостоятельный эстетический элемент повествования, поскольку их включение в текст жестко обусловлено развитием действия и не выходит за рамки необходимого пояснения, т. е. преследует практические цели38: Беовульф направляет путь к «серым утесам» (2540), «тропа торная вела по равнине, путь указуя в лесную чащу» (1403–1404). Ландшафт нейтрален и не имеет особых примет героической приподнятости, вероятно, и потому, что герой, хотя и действует иногда на лоне природы, никогда не сопряжен с ней, не вступает с ней в какое-либо взаимодействие. Более того, природа предстает как нечто исключительное, выходящее за рамки героической повседневности, чуждое и, вероятно, враждебное миру людей. Поэтому в англосаксонском эпосе описание природы — если оно встречается (например, в элегиях) — всегда мрачно, угрюмо, вызывает чувство страха и настороженности. Отсутствие поэтических средств для изображения пейзажа прекрасного и радующего человека вынудило даже создателя поэмы «Феникс» в изображении рая («Блаженная земля»)Ъ9 пользоваться по преимуществу отрицательными конструкциями:
…чистая и беспечальная счастья обитель,
цветущая непрестанно: ни утесы, ни горы ни скалы клыкастые, ни каменные уступы в поднебесье не вздыбаются, как здесь повсеместно,
ни ущелия, ни лощины, ни пещеры, ни провалы,
ни бугры, ни обрывы—
не уродуют земь неровности…
(Блаженная земля, 20–25)
Действие поэмы происходит почти исключительно во дворце, в замкнутом, «очеловеченном» пространстве. Если оно и попадает во власть чудовищ, то временно и не полностью: освященного Богом, не касался поганый,
не смел осквернять трона кольцедарителя.
Светлый Хеорот стал пристанищем полночной нечисти— только места высокого,
(Беовульф, 166–170).
Грендель владеет Хеоротом после захода солнца, и не весь дворец подвластен ему. В этой неполноте обладания таится возможность возвращения дворца героям, восстановления миропорядка. Большинство же эпизодов битвы героя с чудовищами (Беовульфа с великаншей и драконом, Сигурда с Фафниром) происходят за пределами дворца, но они происходят и за пределами мира людей: и горное озеро, и скалы, где находится пещера дракона, и Гнитахейд, логово Фафнира, — это территории противников героя, чудовищ, но никак не людей. С природой непосредственно связана лишь та часть эпического мира, которая противостоит миру ДО героя .