Меч и перо
Шрифт:
– Знаешь, Джебе, есть немало различных религиозных учений. Согласно индийской вере, которая называется буддизм, душа человека никуда не исчезает и может переселяться в различных животных. Как же называется этот процесс? – попытался вспомнить Чингисхан, наморщив лоб.
– Мне об этом ничего неизвестно, повелитель, – ответил Джебе.
– Вспомнил – реинкарнация. И если это так, то в прошлой жизни я точно был волком. Спросишь, почему? Мне часто снится сон, что я один из них. Джебе, если это так, кто знает, возможно, в этом звере живёт душа одного из моих павших воинов, или моего верного военачальника Мухали, а может быть, моего сына Джучи. Скажи, мой верный Джебе, может такое быть, чтобы наши души после смерти переселялись в животных?
– Мне трудно судить об этом. Но я твердо знаю – всё на земле совершается с позволения великого неба – Тенгри.
– Что же, Джебе, мы не будем тревожить волков и подождем, пока они закончат трапезу. Дадим им время для этого. Может, и впрямь душа бессмертна и способна переселяться куда угодно. Быть может, в этом волке – душа моего отца.
Вожак будто понял, что всадники Чингисхана не
Чингисхан дал знак Джебе, и вереница его людей двинулась дальше. До места назначения отряду Чингисхана оставалось преодолеть ещё один сложный перевал.
Правитель, потерявший сердце своего народа, потеряет страну.
Чингисхан
МЕЧ
Впереди идущий проводник вдруг остановился у исполинской горной ели, которая, словно чудище из сказок, росла в расщелине заросшего тысячелетним мхом валуна. Проводник поднял правую руку, и вереница монгольских воинов, следующая за ним по едва заметной горной тропе, прекратила движение. Поднятая рука означала, что надо спешиться и пройти участок пешком, при этом жестко держать коней за узду, идти нога в ногу, чтобы ни один неверный шаг не вызвал камнепад.
Вместе с воинами спешился и Чингисхан. Сын свободных и просторных монгольских степей замер в ожидании дальнейшей команды проводника. Сейчас от провожатого зависел весь успех перехода, и Чингисхан, несмотря на свой статус, как простой нукер беспрекословно подчинялся отдаваемым командам. Кто-кто, а он знал, что в любом ратном деле строжайшая исполнительская дисциплина – это уже половина успеха. Все замерли в ожидании дальнейших указаний проводника. Но вожатый не спешил продолжать движение. Подойдя к огромному валуну, он посмотрел ввысь, на макушку ели, словно просил у неё совета. В голове он просчитывал степень риска прохождения такого числа людей с лошадьми через узкий проход над пропастью. Ведь он, проводник со стажем, не раз провожавший по этой тропе караваны с шелком, знал, что рано или поздно валун должен сорваться вниз и увлечь за собой и животных, и погонщиков. До сего дня проводник особо не задумывался над тем, когда всё случится. Ему хватало, что караванбаши исправно платили ему за то, что он просто указывал путь их караванам среди горных троп перевала Бедель. И если какой-нибудь караванбаши когда-нибудь сорвется в пропасть, проводника мало волновало. Он – человек, выросший в горах, будет точно знать день и час, когда камень, подточенный дождями, потеряет вековую опору и упадёт вниз вместе со своей елью. Но на сей раз он вел особый караван и потому сомневался. В караване не было вьючных верблюдов с крикливыми погонщиками. Этот караван состоял из тысячи монгольских всадников, костяк которых составляли выходцы из племени конуратов – личной охраны Чингисхана. Великий и непобедимый монгол всецело доверял соплеменникам своей матери Оэлун и жены Борте. Прирожденные воины отличались особой дисциплиной, силой, умом и преданностью. Они были способны вынести любые лишения и трудности. И если бы сейчас проводник допустил оплошность, его участь была предрешена. Поэтому он не спешил, тщательно выбирая безопасные тропы и просчитывая возможные риски. Ведь сам Чингисхан, великий джихангир – повелитель мира должен был перейти через перевал Бедель, чтобы попасть к священным водам озера Иссык-Куль. И путь в этом месте тянь-шаньских гор предстояло показать ему – Бекжану, сыну Каралая из кыргызского племени Бугучу. Великая честь выпала простому джигиту – проводить избранного в котловину горячего озера.
Спешившиеся воины замерли. Замерли и их кони. Внезапно, пока воины ждали команды продолжать движение, Чингисхан отчётливо услышал биение своего сердца. Тук-тук, тук-тук – громко и неустанно отсчитывало оно удары. Здесь, на высокогорье сердце старого воина работало на пределе. Чингисхана охватило неприятное чувство. Ему показалось, что сердце вот-вот разорвёт ему грудь и выскочит наружу. Чингисхан попытался мысленно успокоить его и обратился к нему, как к старому приятелю, ублажая тёплыми и нежными словами: «Успокойся, моё сердце. Мы с тобой пока не все земные дела успели сделать. Потому тебе рано уставать. Сколько тебе ещё предстоит биться, столько и мне совершить славных дел». И сердце будто вняло его словам, и ритм биения вновь стал размеренным и спокойным. «Почудилось», – подумал Чингисхан и тут осознал, что удары кажутся громкими из-за поразительной тишины. Он диву дался кратковременному затишью в горах, при котором можно было услышать не только биение сердца, но даже ход мыслей. Его поразило и то, что мысль вдруг приобрела зримые черты, стала по сути материальной, и её можно было ощутить. Это открытие заставило его пожалеть о том, что он не взял с собой в поход мудрейшего советника – Элю-Чу-Цая. Тот, наверное, нашел бы объяснение всему и смог бы рассказать, почему в горах животные и растения наполняет иной дух, они созданы из особой материи, в отличие от тех, что водятся в его родных монгольских степях. Немного подумав, Чингисхан решил, что здесь вообще всё по-другому, ибо горы – грозная сила, после чего вновь прислушался к тишине. В этот момент, пожалуй, он всем своим нутром почувствовал силу гор, проявлявшуюся здесь, на высоте, где воздух был разряжён до такой степени, что у отважных воинов носом хлестала кровь, и легкие судорожно сжимались от недостатка воздуха. Трудно дышать было и самому Темуджину, отчего ему захотелось опуститься на колени перед величественными вершинами.
Величие Тянь-Шаня давно поражало воображение Темуджина, сына Есугея. И сейчас, впервые стоя перед рвущимся ввысь небесным пиком, он понял, что для него, рождённого в степи, горы всегда останутся чуждыми и таинственными. Чингисхан безошибочно угадал, что от них вечно будет исходить невысказанная, скрытая угроза, и отвести ее не смог бы даже он. Мощь гор, начало гор, тайну гор постичь было трудно, они оказывались недоступными сознанию степняка.
Там, где он родился, всё было намного проще и понятней. Когда зацветёт та или иная трава, где и в каких изгибах и рукавах Керулена водится та или иная рыба, когда приходит сезон дождей, когда прилетает на зимовку та или иная птица… Здесь же, в горах даже погода меняется три раза на дню, и только здесь могли мирно сосуществовать все четыре времени года. Наверное, по этой причине к людям, рождённым и живущим в горах, у Чингисхана было особое отношение. Быть может, где-то в глубине подсознания он испытывал к ним почтение за то, что они были сделаны из особого материла, были крепки духом и телом. Вот и проводник, идущий впереди, наверное, такой породы. Чингисхан давно отметил, что шаги его были твёрдыми и уверенными. Сейчас провожатый даст команду, и они медленно, но верно пройдут этот сложнейший участок и окажутся на самом пике перевала. Тогда он, Чингисхан, наконец, сможет увидеть долину долгожданного озера Иссык-Куль. Но пока… Пока стояла дилемма: идти дальше по выбранному пути или же сменить его. И решение всецело зависело от проводника.
Чингисхан обвёл глазами своих воинов. Монголы были собраны, сосредоточены и, не смотря на трудность перехода, лица их не выдавали усталости. Однако элементы утомления не укрылись от взора завоевателя. Чингисхан подозвал к себе Джебе. Тот, преклонив колени, ожидал указаний.
– Слушай, Джебе, – степенно обратился он к воину. – Насколько я понял, это последний трудный участок, после которого начнётся спуск в долину, где расположено озеро и куда мы держим путь.
– Да, мой повелитель.
– Почему проводник так долго ждёт?
– Здесь тропа проходит рядом с пропастью, а у того огромного валуна проход ещё больше сужается. Проводник думает, что валун может сорваться вниз и вызвать камнепад…
– И вы не идёте дальше, потому что боитесь, что в пропасть могу упасть я, – не дав закончить мысль военачальнику, Чингисхан строго посмотрел на Джебе, потом продолжил: – Мой верный Джебе, мы с тобой столько прошли вместе. Ты знаешь своего повелителя. Слушай меня внимательно, только ты ведаешь, зачем мы идём в долину горячего озера. Вели проводнику не страшиться, ведь не впервые проходит он по этим горным тропам, немало провёл он по ним караванов с китайским шёлком. Надо спешить, ибо воины притомились – им нужен отдых. Вели проводнику не бояться.
– Слушаюсь и повинуюсь, мой Джихангир, – поспешил Джебе исполнить указание своего предводителя, но не успел. Проводник, как будто почувствовав, принял решение без приказаний Джебе. Взмахом руки он подал знак продолжить движение. Воины, прижавшись к отвесной стене, крепко ухватив лошадей за узду, неспешно, по одному, стали проходить опасный участок. Чингисхан тоже двинулся вперед, вслед за ним последовал Джебе, ведущий на поводу лошадь правителя. Повелитель мира степенно подошел к валуну. Тропа здесь действительно была узкой, и пройти её можно было, лишь вплотную прижавшись к отвесной стене. Одно неверное движение могло спровоцировать обвал. Чингисхан в душе просил помощи Тенгри и, положившись на Небо, спокойно пошел по узкой тропе. В отличие от своих нукеров, он не стал вжиматься в стену. У Джебе замерло сердце. Чингисхан решил остановиться на самом опасном участке – прямо напротив исполинской ели и посмотрел вниз, в пропасть. Наблюдавший за ним с другого конца участка проводник от страха закрыл глаза и взмолился всем богам, которых только знал. Чингисхан стоял в таком положении несколько мгновений. Ему хватило этой короткой передышки, чтобы почувствовать состояние высоты. И он был потрясен этими ощущениями. Стоя над пропастью, он осознал, насколько хрупка жизнь человеческая. «Один раз оступился – и твои кости на дне пропасти. Так и в жизни – один неверный шаг – и ты на дне», – подумалось ему. Чингисхан в этот момент вспомнил отца. Веря законам гостеприимства, неукоснительно соблюдавшимися народами степей, он, отведав угощения «радушных» хозяев татарского племени, был подло отравлен. «Жизнь – это тонкая нить над пропастью. Сила человека заключается в том, чтобы удержаться на этой ниточке и не упасть на дно её», – завершил свои размышления повелитель и твердой, уверенной поступью прошёл дальше, расставшись с бездной. Вскочив на лошадь, которую подвёл к нему Джебе, он продолжил свой путь. Теперь воспоминания об отце и семье долго не будут отпускать его, так всегда бывает. И, как ни печально, это признаки недалекой дряхлости. Ведь не зря говорят знающие люди, что первая примета стареющего человека – тяга к воспоминаниям. Покорителю мира было о чём вспоминать, и, прямо в седле, в течение этого неспокойного перехода его захлестнули думы.
После смерти отца Эсугея – главы рода, его семье пришлось пережить многое, о чём Чингисхан всегда вспоминал с болью в сердце. Великая женщина – его мать Оэлун, став вдовой, сделала невозможное – сумела сохранить семью и детей после самого страшного, что могло случиться с ними в степи. От них, изгоев, отвернулась всё вольное сообщество. Как правило, семьи, подобные им, были обречены, ибо только проживание в племени гарантировало жизнь. И Темуджину, в девять лет, по прихоти коварного соплеменника Торгутая была уготована нелегкая ноша – отверженность. Каждый день в те времена он просыпался с одной мыслью – как сегодня выжить и стать при этом сильным. Были дни, когда они с матерью радовались уже тому, что просто встретили утро.