Меч и Роза
Шрифт:
– Ты, верно, собрался забрать всю славу и добычу себе?
Ахлф – тот самый, что получил толчок в плечо, резко обернулся. Влажный ветер взметнул его выгоревшие, собранные в небрежную косу, волосы. Голубые глаза – удивительно чистые для такого темного человека, коим являлся Ахлф, недобро блеснули.
– Я никого не жду, – огрызнулся он, – и то, что ты со своими людьми столь нерасторопны – не моя вина.
Взгляды двух воинов – Ахлфа и Гелимера скрестились в молчаливой схватке.
Все знали, что
Так же все знали, что Гелимер питал особую «любовь» к Ахлфу.
На то, безусловно, имелись веские причины.
Дерзкий, сильный и не подчиняющейся никому, Ахлф вызывал всегда два ярких чувства.
Ненависть и восхищение.
Ненависть питали к Ахлфу те, кто не смог побороть в себе чувство зависти и не сумел признать его явные воинские достижения.
Восхищение испытывали к Ахлфу те, для кого он стал чуть ли не божеством. В нем воины видели воплощение истинного предназначения мужчины.
Силу, мощь и воинскую доблесть.
Бесстрашие Ахлфа, его мастерство, его речь и просто брошенный взгляд – все это всегда поднимало боевой дух у воинов.
«Хочешь одержать победу – бери на войну Ахлфа», – эта фраза вжилась в сознание людей, в том числе и вождя, доживавшего свои последние дни в своей северной крепости.
И они вновь позвали его.
Сотни кораблей покинули порт и устремились к северным берегам Африки, чтобы нанести сокрушительный удар по империи, долгие годы терзавшие их родные земли.
В этот поход отправился и единственный сын вождя – Гелимер, мечтавший завоевать на войне не только богатство и славу, но и признание людей.
Но между ним и людьми всегда стоял Ахлф, и от того ненависть к нему была особенно сильна.
Схватку взоров первым прервал Гелимер.
Выдохнул, стиснул челюсти и бросил людям, что стояли за его спиной:
– Живее!
Ахлф криво усмехнулся. Кивнул людям – сотни верных ему воинов, прошедших и огонь, и воду со своим господином, поймали его красноречивый взгляд.
Ахлф блеснул в улыбке крепкими зубами.
Выхватил меч. Лезвие его заискрилось под лучами полуденного солнца.
– Мои воины! – зарычал Ахлф, и все воины, что покрыли собой песчаный берег, откликнулись ором на его призыв.
– Отомстим римлянам! Разрушим их город, сделаем рабами! Отомстим за то, что они делали с нами! Заберем все, что принадлежит нам!
Его слова подхватили громким, воинственным криком. Забили мечами в щиты, завыли, словно дикие волки, ринулись вперед – все ближе и ближе к стенам города.
Сверху посыпались стрелы.
Ударялись они в воздвигнутые над головами щиты. Бились – и отлетали в сторону. Редкая стрела достигала своей цели, редкая стрела, даже попав в плоть, останавливала врага.
Он, этот враг, продолжал идти, все ближе и ближе к своей цели…
Откуда-то появился таран. Подхваченный крепкими воинами, начал он долбить в ворота.
Снова, снова – с каждым разом все сильнее и сильнее…
И ворота подчинились силе врагов.
Они не выдержали такого сокрушающего напора, и войско, словно бурная, черная река, хлынуло в город…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Роза услышала его клич еще находясь за стенами храма.
Вой – пронзительный, беспощадный – раздался с восточной стороны.
Он был такой силы, что кости девушки затряслись.
Роза испуганно ахнула.
Замерла. Даже сердце её, казалось, пропустило несколько ударов, а после – забарабанило в груди, разнося по телу беспокойную кровь.
Меж тем, крик становился все громче.
Роза зажмурилась, обняла себя за влажные плечи. Как бы хотела сейчас она раствориться в этой мраморной стене! Исчезнуть – бесследно, и, может даже, навсегда.
– Они здесь! – закричала та самая женщина, что совсем недавно уверяла, что стены города неприступны.
Алый шелк взметнулся возле золотых завязок её сандалий. Она бросилась, было, к двери, затем отпрянула и застыла посреди храма.
Там, за стенами храма, раздавались мужские крики и звенели скрещенные мечи.
Совсем скоро воздух начал наполняться стонами…
– Они здесь! – повторила женщина в алом шелке.
Она обвела всех горящим взглядом. Рванула к стайке женщин и, повысив голос, произнесла:
– Они надругаются над нами! Они лишат нас чести, разорвут наши платья, очернят, разорвут наши лона! А потом – погонят, как скот, в свои страны. Рабынями. Мы будем рабынями.
Брюнетка оборвала речь. Потянула рукой. В её ладони засверкал кинжал. Она прижала его к горлу.
Роза, наблюдавшая за этой картиной из-за образовавшейся щели между стоящими впереди женщинами, подскочила на ноги.
Она хотела, было, остановить женщину от страшного греха, но замешкалась.
– Уж лучше – смерть, чем быть рабыней, – вдавливая в горло острие кинжала, выдохнула брюнетка.
Никто не поспешил ей на помощь.
Нож удивительно легко вошел в её плоть. Алая кровь полилась бурным потоком, побежала по шелку платья.
Алый на алом…
Глаза брюнетки расширились от страха, а затем начали закатываться.
В предсмертных конвульсиях забилась нечастная. Рухнула навзничь, поверженная смертью.
А затем случилось ужасающее. Еще несколько женщин, охваченных отчаянием, достали свои ножи и совсем скоро присоединились к брюнетке в алом шелке.
В тот момент когда их тела опрокинулись, и мраморный пол окропила их кровь, дверь в храм разлетелась на щепки.