Меч мертвых
Шрифт:
Больно уж долгим да страшным он оказался, путь тот, что должен был возвратить племени жизнь. Растянулась Ингарова дорожка на много лет. И отмечена была кровью. Старейшина не сомневался в идущем, он знал, что тот не свернёт и следа не потеряет, и только гадал: дойдёт ли? Хватит ли сил?..
А теперь утратило смысл даже гадание. Наступит рассвет, и Ингар останется совсем один на чужой холодной земле. Ему будет некуда возвращаться…
…Глиняне так и не успели уйти в лес. Медведи пришли рано утром, в час, когда солнце ещё не успело насмотреться на людские грехи и готово освящать праведные деяния. Пришли одни воины – с копьями, топорами и полными тулами стрел. Они были горды своей правотой и всё совершили по чести. Они не напали сразу, не стали врасплох набрасываться на безоружных. Их вождь говорил долго и красно, нарекая глинян источником всех напастей, постигших два племени, и призывая Богов в свидетели истины. Глиняне должны были покинуть край, куда принесли беду. Покинуть, оставив последнюю скотину, сохранившиеся запасы еды, одежды и вообще всего, что составляет живот человеческий.
То есть уйти на верную смерть.
Голод и страх так меняют некогда доброго и хлебосольного человека, что не надо и колдовства. Слова старейшины не подействовали на Медведей, ибо Медведи пришли убивать – убивать, как им казалось, во спасение своих собственных жён и детей. А Боги безмолвствовали…
Глиняне не выстроили себе укрепления, и Медведям не составило труда окружить их перед избами. Но лёгкой расправы не получилось. Глиняне с беспощадной яростью отвечали стрелами на стрелы. Будь они таким же воинским отрядом, как те, что пришли по их головы, они бы, может, вырвались из кольца. Но не с женщинами, не со стариками и младенцами на руках. И мужчины остались на месте, а когда опустели тулы – врукопашную встретили обозлённых врагов. Смерть – последний поступок. И таков он, что может искупить или перечеркнуть целую жизнь.
…Медленно гаснет взгляд воина, пригвождённого к стене тяжёлым копьём, скользят и разжимаются пальцы, отчаянно схватившие обагрённое древко… но последнее усилие бросает пробитое тело вперёд, по этому самому древку, и нож, возникший в руке, находит шею врага…
…Маленький мальчик выскакивает из избы с горшком горящих углей – и с размаху мечет их прямо в лицо Медведю, убийце старшего брата…
…Женщина подхватывает топор, выпавший из руки старика, и с неистовой силой замахивается наотмашь. Она не станет рабыней…
Старейшине не было стыдно ни за себя, ни за своё племя. Скоро он соединится с теми, кто ушёл прежде него, и они ни в чём друг друга не упрекнут. Оставалось только одно дело, которое он должен был выполнить на земле. Когда он отправлял Ингара в путь, он велел ему каждый день на рассвете обращаться мыслями к дому, потому что там в это время тоже будут думать о нём. И теперь старейшина не мог умереть, пока не наступит рассвет.
Боги всё-таки вняли его последней мольбе. После боя Медведи безжалостно прикончили раненых: страшен мёртвый враг, способный встать из могилы, но куда страшнее – живой, замышляющий месть. Они не давали пощады, и только старейшину, заслонённого рухнувшей крышей, не нашли. Когда затихли вдали чужие шаги, он пядь за пядью выполз наружу. И долго лежал кверху лицом, глядя в звёздное небо, и не подпускал к себе смерть.
Наконец звёзды на востоке начали блёкнуть и исчезать.Ингар, мысленно позвал старейшина.Ингар!..
Его дух так жаждал ответа, что ему и впрямь померещилось в тишине слабое прикосновение мысли, дотянувшейся с другого края рассветного мира.
Услышь меня, Ингар. Теперь ты один, но мы пребудем с тобой. И я, и твоя мать, которую ты любил… мы все. Я знаю, ты выполнишь то, в чём поклялся. Но помни, Ингар… Наш род не иссяк, пока ты живёшь. Бывает, костёр и от малой искорки разгорается… Запомни это, Ингар… Запомни…
Первые лучи взошедшего солнца осторожно погладили старейшину по лицу и ласково поманили к себе его душу. Он глубоко и освобождённо вздохнул, радуясь утихнувшей боли, и тягостные видения прожитой жизни начали отдаляться и меркнуть. Пока совсем не растворились в потоках утреннего света.
Медведи сложили для истреблённых глинян огромный погребальный костёр. Над остывшими углями соорудили невысокий курган и в вершину его вбили столб, вырубленный из целой осины. Вырезали на столбе родовой знак погибших и накрест разрубили изображение топором. Осина выпьет враждебную силу неупокоенных душ и не позволит им снова выбраться в живой мир. А разрубленный знак подтвердит, что Медведей более не побеспокоит никто. Ибо принадлежит он мёртвому роду.
Уходя прочь от кургана, Медведи искусно запутывали следы, а вернувшись домой, первым делом заглянули в печи и хлебные квашни, избавляясь от присутствия Смерти. Поговаривали, однако, будто дело всё-таки не обошлось без скверного предзнаменования. Когда поленницу и тела глинян уже охватил гудящий огонь, вождь Медведей услышал, как из недр пламени кто-то требовательно позвал:
«Ингар!..»
Кто такой этот Ингар, никто из Медведей не знал. Однако у многих почему-то пробежал по спине холодок. Долгое время охотники старались не ходить в сторону бывшего глинского поселения. Неосторожные сыскались почти полгода спустя, когда солнце уже повернуло к весне, а в лесу, как водится, намело снегу по пояс. Пропало сразу трое крепких парней. Их хватились, и тщетные поиски завершились возле кургана. Три мертвеца висели на обледеневших верёвках, привязанные к осиновому столбу, и у каждого было перерезано горло. Кто-то напоил их кровью мёртвых глинян…
С трудом одолев страх, Медведи разрыли свежевыпавший снег и обнаружили под ним человеческий след. Человек пришёл с севера. А потом ушёл обратно на север. Он был один.
Это был самый недобрый час ночи, когда холод и тьма зловеще смыкаются над землёй и не верится, что наступит рассвет. Нагой лес молча стоял по колено в воде: Морской Хозяин, обитавший в пучинах великого Нево, за что-то прогневался на Водяного, владевшего Мутной рекой, и не желал принимать к себе её воды. Государыня Мутная уже и не знала, в какую сторону течь, устремлялась то вперёд, то назад, искала прибежища в болотах по берегам. Переполненные болота взбухали, заросшие озёра наливались свежей водой, смыкались протоками. Рождались течения, огибавшие валуны и гранитные взлобки… Между деревьями плыл подтаявший лёд.
Такой весны не было в здешних местах уже целую тысячу лет. С той самой поры, когда суровое Нево медленно падало с севера на берега, и перед его мощью отползали вспять реки, а Отец Св'aрог ещё только запрягал коня в соху, чтобы пропахать Невское Устье и дать истечение потокам, снять с земной груди непосильную тяжесть.
Наверное, тогда так же обречённо стояли неспособные к бегству деревья, уходил напуганный зверь, разлетались птицы, а людей мучили дурные сны и предчувствия грозящей беды, которую никто не мог объяснить.
В городе Ладоге, уже сто лет стоявшем над высоким берегом Мутной, по ночам выли собаки. В Новом Городе, недавно поднявшемся у истока реки, объявились две колдуньи, старая и молодая. Они спасли девку-рабыню, вынутую из петли, и боярского сына, поймавшего непотребным местом стрелу. Но при этом предрекали такое, что лучше было вовсе не слушать.
А между двумя городами стоял ощетинившийся лес, заваленный нерастаявшим снегом, залитый чёрной водой.
Юркая кожаная лодка петляла между мокрыми стволами, уверенно пробираясь вперёд в ночной темноте. Белоголовый парнишка, орудовавший коротким веслом, знал здешние места, как собственный двор. Его звали Т'oйветту, он был ижором из рода Серебряной Лисы, и почему гиблой ночью он плавал по болотам на маленькой лодке, вместо того чтобы спать у домашнего очага – это никого не касалось. Он не первую седмицу жил в лесу один; когда наводнение изгоняло его с облюбованного островка, он перебирался на другой. И весь сказ.