Меч мертвых
Шрифт:
У Харальда на лице и под подбородком разгорались багровые пятна. Он горстями прикладывал к ним снег, но отметины, словно в насмешку над его усилиями, только делались ярче и обещали стать полновесными синяками. Они с Эгилем обошли всю поляну, разыскивая следы одноглазого, но ничего не нашли. Как видно, чужак очень хорошо умел сбивать с толку погоню. Да и предсказанная Искрой позёмка началась перед самым появлением Эгиля с Тойветту, помогла утаить отпечатки в снегу…
– А жаль! – сказал Эгиль. – Разведать бы, где у них, разбойных оборотней, гнездо!..
Искра, осенённый неожиданной мыслью, повернулся к ижору:
– А что в твоём роду, друг, рассказывают про оборотней?
Молодой проводник сощурил голубые глаза и ответил, как подобает человеку осторожному, не склонному навлекать на себя гнев таинственных сил:
– Сам я не слыхал, но сосед однажды обмолвился, будто было дело когда-то давно, далеко от нас, в роду Одинокого Лебедя. Злой колдун увидел девушку, красивую и весёлую, словно уточка весной, и захотел её для себя. Но она уже выбрала жениха, и колдун, рассердившись, набросил на неё лебединые перья, превратив в птицу. Горько заплакала она и улетела в дальние страны, за тысячу озёр. Тогда её жених…
Эгиль рявкнул так, что с еловых лап прозрачной пеленой осыпался снег:
– Говори дело, недоношенный финн! А то не вздумал бы я проверить, так ли ты силён в колдовстве, как иные из твоего племени, что в огне не горели и в воде не тонули!..
Тойветту прыжком отлетел прочь, нехорошо пригибаясь, рука метнулась к ножу:
– Поди сначала поймай меня, старый отъевшийся боров! А я ещё посмотрю, выйдешь ты или нет из этого леса!..
Он был ровесником Искре – невысокий, цепкий и лёгкий телом, словно белка. Как большинство ижоров, он едва терпел датчан, много раз грабивших его родные места, и с большим подозрением относился к князю Вадиму, исправно взимавшему немалую дань. Рюрик с его варягами были куда любезней лесному народу. Тойветту из рода Серебряной Лисы нипочём не пошёл бы охотиться с жителями заморья, не попроси его об этом боярин Твердислав. Ижоры считали Пенька разумным и миролюбивым старейшиной и уважали его, и уважение распространялось на сына.
– Не ссорьтесь, не ссорьтесь! – торопливо вмешался Искра. – Это моя вина, Эгиль: я не подумал, прежде чем спрашивать, и он ответил на мой вопрос так, как понял его. И ты, Тойветту, не думай скверно про Эгиля. Он сердится, ибо мы упустили чужого человека, жившего в зимовье. Он думает, что это разбойник и оборотень к тому же, и хотел бы его выследить.
Проводник, остывая, убрал руку от ножен:
– Я знаю, где живут разбойные люди. Это за Сокольими Мхами, на островках.
Эгиль, несмотря на своё прозвище, самообладанием отличался завидным. Он тяжело перевёл дух и мрачно спросил:
– И что, можешь нас туда проводить?
– Могу! – с вызовом ответил ижор.
– А что ж раньше молчал?.. – снова зарычал Эгиль. Действительно, в Новом Городе только и разговору было о ватаге Болдыря, «залёгшей» путь к Ладоге; и купцам, и Вадимовой дружине страсть хотелось бы разведать, где у душегубов гнездо, да и выжечь заразу на корню. Мальчишка-ижор наверняка про то знал, но помалкивал. Почему?.. У Эгиля уже повисли на языке тяжкие слова о продажности финнов, но Искра предотвратил новую ссору, торопливо вмешавшись:
– Так зима-то какая гнилая была, Мхи не замёрзли небось! Пройдём ли?
Тойветту проговорил, обращаясь вроде к нему, но глядя с неприязнью на Эгиля с Харальдом:
– Кто боится, может здесь подождать!..
Позёмка усиливалась. Вихрящиеся белые языки то припадали к коленям, то, подхваченные ветром, взлетали выше голов. Небо тоже затянула белёсая пелена, скрывшая солнце и яркую морозную синеву. Матёрый лес по краю болота отступал всё дальше назад, превращаясь в вереницу серых расплывчатых призраков. Потом колеблющаяся мгла поглотила его совсем, и различить горизонт сделалось невозможно. Ижор, однако, бежал вперёд легко и уверенно. Так бежит неутомимый волк, вынюхивающий добычу, и Эгиль временами начинал сомневаться, кого следовало считать оборотнем: то ли Болдыря, то ли никому не ведомого парня, намявшего холки Харальду с Искрой… а может, этого финна? Сын гардского ярла упрямо, не отставая, мчался за проводником, хотя и чувствовалось – устал. Харальд тоже не отставал, потому что его предками были великие конунги, и их нельзя было подвести – уж лучше пасть, надорвавшись. Эгилю приходилось всех хуже. Он иногда начинал уже чувствовать, что немолод годами. Вдобавок он был всех тяжелее, и непрочный ледок под ним время от времени угрожающе потрескивал, выпуская на поверхность чёрную воду. Тонуть в болоте Эгилю совсем не хотелось, такой смерти он почему-то страшился больше всего. Всю свою жизнь он был викингом и плавал по морю, а значит, мог свалиться раненым за борт и утонуть. Или сам броситься в волны, чтобы не даться на глумление жестоким врагам… Но то была чистая и славная морская вода, солёная, словно кровь в человеческих жилах, и там, внизу, ждали гостеприимные палаты Эгира, хозяина глубины: таково посмертие угодивших в сеть к Эгировой супруге, божественной Ран. А здесь?.. Чёрная трясина, которая медленно и как бы неохотно расступится под его телом и так же медленно и неотвратимо начнёт всасывать, увлекать вниз, вниз… Нет уж! Хоть и трудновато было старому воину поспевать за легконогими молодцами, он не отставал и не останавливался. Ибо стоило замедлить шаг, как пугающее потрескивание под лыжами делалось громче и тёмная жижа начинала жадно пропитывать снег. Один раз, в самом начале перехода через болото, Эгиль исхитрился прямо на ходу скатать в руках плотный снежок и метнуть его в сторону, туда, где течения позёмки обнажили гладкий щит льда. Упавший снежок без усилия проломил хрупкую корку и канул. Эгиль сразу вспотел и сказал Харальду, бежавшему след в след за ижором:
– Позволь, Рагнарссон, я пойду впереди!
Харальд не позволил, а сходить с лыжни Эгиль попросту не решился. Самому сгинуть – полдела, но этак можно и мальчика, случись что, с собой вместе увлечь…
Каким знанием или чутьём находил верную дорожку ижор – о том Эгилю не хотелось даже гадать.
Тойветту, сын Серебряной Лисы, всё выполнил, как обещал. Уже к полудню провёл своих спутников невредимыми через страшные Сокольи Мхи, которые название-то своё получили не иначе оттого, что одни соколы крылатые через них и летали; правда, о том, что стоял полдень, тоже оставалось только догадываться, ибо ни солнца, ни теней по-прежнему не было, лишь густая белёсая мгла, от которой нещадно уставали глаза. Однако и это не помешало ижору, знавшему «неодолимое» болото до последней травинки, не просто вывести охотников на твёрдую сушу, но ещё и выбраться к островному становищу с самой безопасной, подветренной стороны.
Ветер вздыхал неровно, позёмка накатывалась волнами: населённые островки и вмёрзшие в лёд мостки между ними то казали себя ясно и чётко, то совсем пропадали за пеленой летящего снега, словно их вовсе не было там, впереди, за кольцом незамёрзшей чёрной воды. Харальд, Искра и Эгиль берсерк хоронились между голых кустов, вглядываясь в становище. Оно казалось безлюдным – жители сидели по домам, очень, кстати, напоминавшим зимовьюшку одноглазого, и только дымки, вылетавшие в отверстия крыш, несли запах жилья и свидетельствовали, что маленькая весь не заброшена, что люди отсюда ещё не ушли.
Поселение не было окружено тыном – зачем тын, если болото сторожит получше всякой ограды?.. И сколько ни напрягали зрение трое охотников, ничего «разбойничьего» на том берегу высмотреть не удавалось. Весь как весь – мало ли кому вздумалось схорониться в болотах то ли от Вадима, то ли от Рюрика, то ли враз от обоих?.. Как вообще отличить гнездо «волкохищной собаки» от самого обычного печища?.. Ижору на слово поверить?.. Стоило ради этого тащиться в несусветную даль, да через трясину…
Холод постепенно забирался под меховую одежду, студил пропотелые рубахи, покрывал кожу пупырышками, заставлял стискивать зубы…
Долго, очень долго на том берегу совсем ничего не происходило, и Эгиль хотел уже позвать юнцов в обратный путь, пока вовсе не примёрзли к камням: что выведали, мол, то выведали, и довольно, не всё в один день… Но в это время за разводьем началось движение.
В самом большом доме с протяжным скрипом открылась подмёрзшая дверь, и наружу вышло несколько человек. Они смеялись, прятали лица от ветра и громко разговаривали между собой. Залёгшим на островке удавалось перехватить только обрывки слов и понять, что разговор шёл по-словенски.