Меч в золотых ножнах
Шрифт:
– Государыня!
– повторяет Толстов.
– Вот как надо относиться к пустыне. Уважать ее надо, уважать, а не кокетничать, не пижонить, не позволять с нею легкомыслия, небрежности, фамильярности. Вот вы (он кивает в мою сторону) назвали
Все это произносится в присущей Толстову страстной полемической манере. О чем бы ни беседовал Сергей Павлович, он как бы обращается к некоему оппоненту, которого надо во что бы то ни стало переубедить или разнести в пух и в прах. Даже когда все присутствующие полностью согласны с Толстовым. Он и любимые стихи читает так, будто хочет раз и навсегда убедить слушателей в их красоте и совершенстве.
3
Золото Толстову показали еще в лагере. Следуя экспедиционной традиции, Сергей Павлович сначала спрашивал каждого из нас: «Ну, что вы об этом думаете?» А потом уже говорил сам.
Больше всего ему понравился золотой колпачок. Волна, завивающаяся в спираль, - любимый узор древних хорезмийцев. Здешние скифы испытывали влияние Хорезма и сами участвовали в создании его культуры.
Затем начальник экспедиции отправился на раскопки. Все погребения к тому времени были полностью расчищены. Лоховиц заранее продумал маршрут: от самых бедных находок к самым поразительным.
Первым встретил Толстова Саша Оськин. Сергей Павлович спустился по длинному дромосу в разграбленную могилу. Тут было женское погребение. На месте оставались только ноги, под ними огромное ребро какого-то животного. (Символ того, что женщина создана из ребра, шутили мы.) У одной из стенок лежали отшлифованный камень с углублением - «алтарик», тоненькая каменная пластинка и похожая на бочонок тёрочка для краски. Тут же были найдены комок голубой краски и костяной цилиндрик, из которого торчало несколько волосков (может быть, кисть).
Толстов долго пробыл на этом кургане: Саша делился сомнениями и гипотезами.
Потом все направились ко мне. Дромос в моем кургане был пошире. Его пересекала широкая красная полоса - следы огня на песке. Видимо, здесь погребальный обряд требовал, чтобы покойника отделила от мира живых стена огня.
Толстов увидел разбитые и разбросанные грабителями кости, посочувствовал мне и утешил:
– Зато ваш курган - самый богатый из всех, возможно, даже царский, потому его так и ограбили.
Я показал Сергею Павловичу бронзовую стрелочку, гайку, «колокольчик», обломки ножа и, наконец, то, чем особенно гордился. Погребение разрушено до такой степени, что нельзя определить, как ориентирован скелет, а это важно для науки. Но мне удалось найти на каменистом дне ямы еле заметные отпечатки костей ног, и теперь я уверенно утверждал, что покойник лежал когда-то головою на восток.
– Поздравляю, поздравляю, - похвалил Сергей Павлович. И я вместе со всеми двинулся на Анин курган. Оттуда торчала металлическая лестница. Сверху погребение выглядело эффектно: отчетливое плетение циновки, лежащие на ней кости, ножи и удила у плеча, бляшки у ног, след щита, стрелы и ни одной лишней пылинки. Сергей Павлович спустился по лестнице, устроился у края циновки, чтобы не повредить ее, и долго рассматривал каждую вещь. Аню он поздравил куда горячее, чем обладателей «царских» курганов, меня и Оськина.
4
Сергей Павлович ходит от кургана к кургану, а мы, еще не потеряв до конца «авторского самолюбия», ощущаем, что находки, с которыми столько связано у каждого, теперь не твои, не мои, а наши - нашего отряда, нашей экспедиции, нашей науки.
Более того, они уходят от нас, наши находки, они вступают в иную связь. Мы оказались только посредниками между скифами, память о которых несут эти вещи, и наукой, в чье распоряжение они теперь поступают. Меч и колчан, выставленные в музее, изданные в научном труде, никому не расскажут, что пережила Светлана, которая через два с половиной тысячелетия первая увидела их и своими руками вывела из небытия, не расскажут об этой осени, о нашем отряде, о нашей жизни. Они, эти вещи, прошедшие через наши руки, по-прежнему принадлежат своим создателям, сакам, и рассказывают о них.
Мы прощаемся с находками и в то же время по-новому встречаемся с ними сейчас, когда начинается их жизнь в науке.
…Склонившись над камерой кургана N 53, мы жадно смотрим на Светланины находки, на Толстова, ловим каждое его слово и радуемся его радости.
Сергей Павлович просит у Светланы чертежи. Нужно посмотреть прямо на месте, как располагались львицы и старый лев, как связаны они с другими находками. Толстов соединяет точки, где были найдены львицы, в одну линию. Львицы своей плавной, величавой поступью словно бы обходят нечто невидимое. Они оберегают что-то, как бы передают чему-то свою мощь. Так в древности люди обходили только что построенную крепость, неся с собою вдоль всех ее стен живого льва. И они верили: после того как льва обнесут вокруг крепости, ее стены приобретут львиную силу и неприступность.
Стрелы лежат слева от скелета. Их укладывали в колчане наконечниками вверх. Наконечники были скорее всего отравлены, и потому, рассуждает Сергей Павлович, они закрывались, как кобура, кожаной крышкой. Старый лев - украшение этой крышки. А фигурки идущих львят окаймляли футляр колчана. Так полсотни стрел и львиная стая слились на наших глазах в одно целое. И мы вдруг увидели сверху этот колчан, чьи стрелы были наделены в глазах его владельца львиными качествами. Очень длинный, несколько суживающийся в середине и напоминающий по форме песочные часы. Таким солидным колчаном мог пользоваться только всадник.
Сергей Павлович по письмам знал о наших находках. Знал он и о мече. Но долго не мог оторваться от этого меча, несущего в себе две загадки. Одна из них будет решена, когда поднимут меч и увидят, что изображено на золотой обкладке. Зато другая посложней: необычайная для того времени длина меча противоречит представлениям об истории этого оружия. Во всяком случае, меч подтверждал любимую гипотезу Толстова: рыцарский доспех впервые возник здесь, на среднеазиатских равнинах. Свидетельством тому был, например, пластинчатый панцирь, найденный на одном из соседних памятников. Сергей Павлович снова оглядел погребение и произнес слово, которое часто приходило в голову и нам и не имело особого отношения к науке:
– Все-таки это сказка…
Тем временем в могиле стало сумрачно и прохладно. «Светлана, закат!» - шепнул рабочий.
Солнце только что зашло. Степь была освещена малиновым светом зари. И туда, на закат, летели удивительные красные птицы. Я видел их уже не раз и всегда на заходе. Откуда они взялись в этой серой степи? Куда они деваются днем? Лишь перед самым отъездом из экспедиции я установил, в чем тут дело. Бродя по степи, я заметил, как с земли поднялась обыкновенная серая птица, расправила крылья, повернула на закат и вдруг стала красной, как бы светящейся изнутри. Может, эти птицы потому и взлетают на закате, что хотят напоследок еще раз увидеть солнце?