Меч Вайу
Шрифт:
К Борисфену боевая дружина траспиев прискакала под вечер. О переправе нечего было и думать: разгулялся холодный осенний ветер, и ненастное небо обрушило на уставших воинов потоки дождевой воды. Чтобы не выдать раньше времени свое присутствие и опасаясь лазутчиков сармат – их сторожевые дозоры могли быть и на правом берегу – костров не разжигали. Укрывшись плащами, привыкшие к невзгодам походной жизни воины траспиев безмятежно уснули в глубоком яру под прикрытием обрывистого склона. И только Абарис так и не сомкнул глаз, терзаемый муками неизвестности и страха за жизнь своих родных. И Майосары…
С рассветом следующего дня траспии одолели полноводный Борисфен.
ГЛАВА 24
Ручей задумчиво бормотал среди замшелых каменных глыб, разбросанных в беспорядке у подножья утеса, и изливался прозрачными трепещущими струйками в мрачный бездонный колодец. Огромные, в два-три обхвата, стволы высились вокруг ручья, сплетаясь кронами в единый шатер. Их толстые, узловатые корни причудливо змеились вдоль широкой, хорошо утоптанной тропы, поднимающейся от колодца, окруженного невысокой стенкой из тщательно подогнанных тесаных камней, к плоской вершине утеса, где среди деревьев виднелась потемневшая от времени изгородь из толстых окоренных кольев, вбитых стоймя в землю и заостренных вверху. Массивная калитка в изгороди, сколоченная из тесаных дубовых плах, была приоткрыта; вымощенная светло-серыми отполированными временем плитами площадка внутри изгороди обрывалась в глубокую пропасть.
Напротив калитки, в дальнем конце отгороженного пространства, расположились полукругом рубленые хижины с дверьми, раскрашенными черными и красными полосами.
В центре площадки возвышалась деревянная статуя, вырезанная из ствола мореного дуба: плоское, широкоскулое лицо с раскосыми глазами, упрямо сжатые губы, большая высокая грудь, едва намеченные резцом ваятеля ладони сложены на круглом выпуклом животе, нависавшем над жертвенником – глыбой темно-красного камня, с выдолбленным в ней сферическим углублением; темные провалы глазниц смотрели на восток, туда, где изгородь упиралась в пропасть. Гирлянды живых цветов, колосьев ячменя и пшеницы украшали статую; желтые и красные лепестки густо усеяли жертвенник и очерченную по краям красной глиной дорожку от одной из хижин.
Это была главная святыня тавров – статуя Девы, или Ксоан. А вокруг святилища богини шумела вековыми деревьями знаменитая Священная Роща, то место, где раз в два года собирались вожди тавров, чтобы принести искупительные и посвятительные жертвы и выбрать с одобрения Девы главу союза племен, басилевса, на следующий двухгодичный срок.
Близился рассвет. Дно долины еще скрывал густой туман, а верхушки деревьев Священной Рощи уже окрасились в мягкие желто-оранжевые тона. Тихон медленно поднимался по тропинке к святилищу. Пестрый ковер листопада предостерегающе шуршал под ногами, навевая невеселые мысли и воспоминания…
– Кто такие и по какому делу? – начальник скифской стражи у ворот Хабей, коренастый дюжий детина, подозрительно осматривал довольно внушительный отряд воинов-тавров; среди них был и Тихон под видом купца.
– Торговый караван басилевса тавров Окита, – льстиво изогнувшись, ответил ему глава купцов.
– Поздно уже… – скиф прошелся вдоль повозок каравана, бесцеремонно ощупывая тюки с поклажей. – Можете расположиться у стен. Только не ближе полета стрелы!
– Послушай и рассуди… – глава купцов принялся что-то нашептывать хмурому скифу.
– Нет. Таков приказ. Завтра… – упрямился тот.
– Погоди! –
– Не могу… – но по всему было видно, что скиф колебался.
Тогда купец незаметно мигнул слугам, и тут же объемистый бурдючок с вином очутился в его руках. Клак-клак-клак… – пенистое вино хлынуло в чашу, и скиф, крякнув, одним махом опорожнил ее. Его товарищи, до этого стоявшие настороже чуть поодаль, подошли поближе, с вожделением принюхиваясь к пряной кислинке дорогого заморского вина. И чаша тут же хлопотливо засновала из рук в руки.
Вскоре бурдюк опустел. Теперь подобревший начальник стражи не вспоминал, чем ему грозит нарушение приказа: вытребовав у купцов еще один бурдюк (правда, с вином похуже) и ощущая приятную тяжесть серебра в кожаном мешочке, где звенело несколько драхм, приходящихся и на его долю, он приказал открыть ворота.
В ту ночь Тихон так и не смог уснуть. Он бесцельно блуждал по улицам Хабей, в нетерпении ожидая рассвета. И когда на его пути вырастали стены акрополя, он невольно ускорял шаг. Стоя на краю наполненного водой рва, окружавшего акрополь, Тихон в который раз пытался представить себе облик матери – он знал благодаря лазутчикам Окита, что она стала женой знатного скифа, и его дом находился за каменными зубчатыми стенами городской крепости…
День прошел в обычных для купеческого каравана хлопотах – раскинув на центральной площади Хабей шатры, таврские купцы устроили торжище; скрепя серд-це пришлось и Тихону помозолить глаза скифским торговым надсмотрщикам, чтобы не вызвать подозрений: раз уж назвался купцом – предлагай товар, да чтобы не продешевить…
Соль, привезенная таврами, шла нарасхват. Соленая рыба, орехи и вино – чуть похуже, но все же к вечеру кошельки купцов заметно потяжелели. У скифов покупать было практически нечего, за исключением выделанной кожи да ювелирных украшений местных ремесленников, а они, конечно же, не шли ни в какое сравнение с подобными изделиями эллинов и у тавров не пользовались спросом; хлеб и оружие продавали только с позволения царя Скилура, но тот своим вниманием тавров особо не баловал. Впрочем, таврские купцы и не настаивали на этом, так как указания басилевса Окита были недвусмысленны: любой ценой, любыми средствами помочь Тихону в его делах.
Вечером, перед ужином, пользуясь благосклонностью уже известного нам начальника скифской стражи, с радостью предложившего свои услуги за приличную мзду, Тихон наконец попал в акрополь.
В дом знатного скифа его не пустили: два стража, дюжие неразговорчивые молодцы, не вдаваясь в длительные расспросы, указали ему на скамью у стены дворика, увитой чахлым плющом; один из них надолго скрылся внутри дома, а второй, демонстративно подбоченясь и поигрывая рукояткой акинака, закрыл широкими плечами калитку и, пренебрежительно ухмыляясь, не сводил глаз с.
Тихона до тех пор, пока его товарищ не возвратился.
За ним неторопливо и важно шла дородная женщина. Чересчур густой румянец на ее лице говорил о том, что она уже успела отужинать и запить еду отнюдь не кислым кобыльим молоком.
Тихон встал и поклонился ей, тая в сердце неожиданно проснувшееся чувство страха.
– Что тебе нужно, чужестранец?
Певучий голос женщины был не похож на грубоватый гортанный язык сколотов – похоже, что по происхождению она была эллинка, видимо, домоправительница, мода на которых стала обычным явлением среди знати, приближенной к царю Скилуру.