Меч Вайу
Шрифт:
Когда первые повозки приблизились к броду, солнце уже до половины спряталось за дальними лесами. Перед воротами Старого Города стояли военачальники Марсагета во главе с вождем, старейшины, чуть сзади дружинники и небольшая группа женщин – жен военачальников; среди них выделялась пурпурной накидкой Опия. В лучах заходящего солнца ярко сверкали золотые обкладки горитов, бронзовые шлемы, богато разукрашенные золотом и драгоценными камнями чеканные пояса. Переливались всеми цветами радуги многочисленные золотые бляшки, нашитые на одежды женщин, мягкими желтыми и голубовато-зелеными искрами вспыхивали ожерелья на белых, тонкого полотна платьях, серебрились на запястьях змейки браслетов.
Всадники
– Я приветствую тебя, вождь Радамасевс. Будь желанным гостем. Оставь на пороге моего дома горестные мысли, пусть радость и веселье вольются в тебя вместе с солнечным даром богов – вином эллинов.
– Вождь Марсагет! Я благодарю тебя за приглашение. Пусть будет между нами мир и дружба, освященная древним обычаем сколотов. И пусть будет в этом свидетельницей хозяйка Гилеи Великая Апи [25] .
– Да будет так…
К Радамасевсу подошла Опия, держа в руках золотую чашу, украшенную чеканным изображением Священного Оленя. Два молодых сколота в чистых белоснежных рубахах доверху наполнили ее пенистым вином. Радамасевс осторожно, стараясь не расплескать, принял из рук Опии чашу, не отрываясь, выпил до дна и с поклоном возвратил ее обратно. Повинуясь его знаку, воины положили у ног Опии большой сверток. В торжественном молчании один из воинов развернул его, и взору собравшихся предстали богатые дары гостей: золотые и серебряные кубки, украшения и меха, красивые расписные килики [26] , кусок пурпурной ткани, акинак в богато украшенных ножнах и несколько длинных сарматских мечей – боевая добыча вождя Радамасевса.
25
Апи – одна из главных богинь скифского пантеона, жена Папая.
26
Килик – сосуд для питья из обожженной глины; плоская чаша на ножке с двумя горизонтальными ручками.
Тем временем Марсагет подошел к Радамасевсу, и они крепко обнялись. И тут же гости и хозяева смешались в шумную толпу: соратники приветствовали друг друга, вспоминая совместные походы и сражения, обменивались новостями. Затем все направились к акрополю, где вождя и военачальников ожидала баня и обильный ужин. Остальные расположились на свободном пространстве возле валов и, раскинув войлочные подстилки прямо на голой земле, принялись пировать, щедро запивая огромные куски телятины охлажденной оксюгалой…
Раздевшись донага и прихватив небольшой холщевый мешочек с конопляным семенем.
Радамасевс нырнул вслед за Марсагетом под полог большой войлочной юрты, где уже копошились скользкие от пота военачальники, громко ухая и вскрикивая от удовольствия. Посредине лежали раскаленные камни; на них время от времени бросали семена конопли. Густой белый дым наполнял юрту сладковато-пряным запахом и, проникая в легкие, вызывал головокружение, часто переходящее в приступы безудержного смеха. Вскоре и вожди, опьяненные коноплей, присоединились к общему веселью милой их сердцу сколотской бани.
После
27
Антакея – белуга.
28
Иппака – сыр из кобыльего молока.
Лик проснулся вместе с первыми солнечными лучами. Поеживаясь от утренней прохлады, он вскочил на ноги и осмотрелся. Его домочадцы лежали вповалку под повозкой, досматривая утренние сны. А вокруг раскинулся лагерь соплеменников. Только очень немногие сняли с повозок и установили юрты; остальные расположились под открытым небом на охапках соломы, войлочных подстилках, а кто и просто на земле, подложив под голову кафтан. Около повозок ссорились и грызлись собаки. Среди своры Лик заметил и своего любимца, огромного черного пса по кличке Молчан.
Молчаном его прозвал Лик за угрюмый нрав. Пса подарил ему заезжий купец еще щенком. Лик души не чаял в щенке, возился с ним денно и нощно, поил свежим кобыльим молоком. Когда.
Молчан подрос, Лик стал с ним охотиться. Вот тут-то и проявились незаурядные способности молчаливого и угрюмого пса – не было случая, чтобы Лик возвратился без добычи. Стремительный и быстрый, Молчан легко настигал среди высокой травы зайцев, мог бесшумно подобраться к серой куропатке или выводку дрофы.
Лик окликнул пса, и Молчан, лениво огрызнувшись на своих разгоряченных сородичей, потихоньку затрусил рядом с хозяином.
Дзинь-бом, дзинь-бом, дзинь-бом… Лик подскочил на месте от неожиданности, и завертел головой, пытаясь определить, откуда доносятся эти странные, мелодичные звуки.
– Испугался? Ха-ха-ха! – маленькая девчушка с копной спутанных волос выглядывала из-за невысокого плетня.
– Я? Пхе… – скорчив презрительную мину, Лик отвернулся.
– А вот и испугался, а вот и испугался! – гримасничала девчушка.
– Сейчас как дам! – разозлился Лик, сжимая кулаки.
– А вот и не дашь, а вот и не дашь! – дразнила она рассерженного Лика.
– Что тут стряслось? – к плетню подошла невысокая худощавая женщина с грустным усталым лицом. – Уймись ты, стрекоза! – и, завидев Лика, сразу же определила, кто он. – Так-то ты Ававос, гостей привечаешь. Заходи к нам, заходи, мальчик, не бойся.
Лик сначала было заупрямился, но любопытство взяло верх, и он вошел во двор, где на небольшом клочке земли теснились деревянная мазанка, две землянки и навес, крытый камышом.
Рядом с навесом стоял глинобитный горн; его усердно раздувал кожаными мехами парнишка чуть старше Лика. А под навесом два кузнеца били молотами по железной наковальне, на которой ярко светилась длинная узкая полоса заготовки.