Меч Вайу

Гладкий Виталий Дмитриевич

– Уберите… Да побыстрей!

Равнодушно взглянув на безжизненное тело флейтистки, сплюнул и приказал:

– Воды! Умыться… И всех военачальников – ко мне…

На военном совете Дамас был на удивление тих, спокоен и сдержан. В чистой белой рубахе, причесаный, с аккуратно подстриженной бородой, он напоминал одну из тех идиллических фигурок варваров, какие чеканили мастера-эллины на кубках, вазах, щитах. Он был безоружен, что особенно удивило военачальников. Дамас никогда не расставался с мечом. Теперь меч торчал у вхо-да – его никто так и не осмелился выдернуть из земли, а Дамас про него словно забыл. Только руки вождя языгов крепко сжимали бронзовый топорик-клевец с хищным волчьим оскалом – священную реликвию власти.

На Карзоазоса

нельзя было смотреть без жалости – военачальник аланов сдал за одну ночь, превратившись в согбенного старика. План битвы, его детище, провалился, и он, понуро склонив голову, мысленно искал этому причину. Остальные военачальники тоже выглядели не лучше – присмиревшие, виноватые и отрешенные.

– Мне не в чем упрекнуть тебя, Карзоазос, – Дамас посмотрел в сторону алана; тот равнодушно кивнул. – Почти все вышло, как ты задумал. И воины твои дрались выше всяких похвал. Не в пример кое-кому… – курносый военачальник аорсов залился краской, заерзал. – Но боги отвернулись от нас! И вместо победы мы теперь довольствуемся слабым утешением, что не все еще потеряно, что сколоты оставили на поле боя много воинов и что у нас еще вполне достаточно сил, чтобы взять Старый Город. Но пусть не думают те, кто дрогнул перед лицом врага, что мы забыли и простили их трусость! Аорсы ославили наши традиции и должны понести наказание! – Дамас перевел дух, помолчал и закончил: – Я все сказал. Жду вашего решения.

Военачальники были единодушны: трусам – смерть и позор. Кое-кто из них про себя облегченно вздохнул – хорошо что Дамас ограничился лишь аорсами…

Рослый военачальник аорсов, получивший слово последним, поднялся, гордо окинул собравшихся взглядом и твердо сказал:

– Согласен! Такой позор можно смыть только кровью, – и, расстегнув пояс с прикрепленным к нему мечом, швырнул его на пол юрты. – Я готов…

Военачальники скорбно потупили головы – аорс был отважным бойцом. Но что поделаешь – законы предков неумолимы и незыблемы: за трусость своих подчиненных военачальник должен первым ступить на плаху.

Дамас поднял клевец вверх:

– Благодарю вас. После завтрака построить воинов. Каждый десятый из отряда аорсов должен быть обезглавлен у жертвенного камня. Потом нужно принести богам искупительные и очистительные жертвы. Похоронить с почестями павших в бою. После похоронной тризны – все на военный совет. Вы свободны…

* * *

Дозорные Одинокого Волка известие о появлении в лесах отряда траспиев принесли Афенею слишком поздно. Когда он, не щадя коня, прискакал в лагерь сармат, битва уже подходила к концу. При виде скопища мертвых тел, разбросанных по степи, и свалки у ворот Атейополиса, Афеней едва не взвыл от горести – такой момент упущен! И по его вине – не соблазнись он предложением Одинокого Волка добить раненых сколотов в хижине Авезельмиса и не сними дозорных с побережья Борисфена, глядишь, все повернулось бы по-другому. Стоило только вовремя предупредить Дамаса о подходе траспиев, и голова Марсагета уже торчала бы на шесте возле юрты языгов, а царь Гатал, конечно же, не поскупился бы на милости и дары для своего лазутчика…

Но что делать – и на этот раз судьба была милостива к Марсагету. И Афеней благоразумно повернул коня обратно – ему вовсе не хотелось попадаться сейчас на глаза Дамасу.

Снова уединившись в пещере святилища киммерийцев, Афеней принялся обдумывать способы достижения своей главной цели: как в указанный Гаталом срок покончить с Марсагетом. В победу сармат он уже верил мало, и теперь надежда была только на свои силы и умение обделывать подобные делишки. Да еще не давала Афенею покоя мысль: как поправить денежные затруднения, в которые он попал из-за легкомыслия, закупив на свой страх и риск осадные машины и продовольствие для сарматского воинства? Конечно, при его богатстве это была капля в море, но, по-купечески расчетливый и прижимистый,

он усвоил твердо, что капли собираются в маленькие ручейки, а затем изливаются полноводной рекой…

Совет военачальников сколотов собрался поздно в юрте Радамасевса – он пришел в сознание и почувствовал себя лучше – уже перед обедом. Радость от прибытия подмоги была омрачена огромными потерями, и Марсагет больше слушал других, чем говорил сам. Все сошлись на том, что выдержать осаду они еще смогут, но недолго. Сколько? На этот страшный вопрос никто вразумительно ответить не смог. Оставалось уповать на посольство Аттамоса к царю Скилуру.

После совета самые знатные воины и военачальники сколотов и траспиев направились к дому Марсагета. Туда же принесли на носилках и Радамасевса. Предстояло событие большой важности, обряд побратимства – его должны были осуществить Спарток и Абарис. Сын вождя траспиев был настолько признателен Абарису за свое спасение от гибели во время схватки с военачальником роксолан, что еще вечером предложил скрепить родственные узы кровью побратимства – они считались крепче и надежней братских отношений. Побратимы были обязаны помогать друг другу во всех случаях жизни независимо от обстоятельств и никогда не действовали в ущерб другому, как бы не пересекались их интересы.

Вожди и военачальники сколотов обрадовались этому не менее Абариса, согласившегося на обряд со слезами радости на глазах – Спартока он полюбил еще будучи в гостях у его отца. Сколоты прекрасно понимали, что братание между Спартоком и Абарисом не просто священный обычай, а важный политический акт – тем самым еще больше скреплялось содружество двух племен, так необходимое перед лицом смертельной угрозы со стороны объединившихся сармат.

У дома Марсагета уже дымились костры под котлами с мясом, и были раскинуты ковры с угощением. В полной тишине Абарис и Спарток, разодетые в свои лучшие одежды, вышли на середину круга, образованного присутствующими. Огромная чаша из обожженной глины с изображением Великой Табити на боках уже была доверху наполнена дорогим выдержанным вином.

Жрец племени Марсагета благоговейно протянул юношам священный бронзовый нож; сначала.

Спарток, а затем Абарис сделали глубокие надрезы выше кисти правой руки, и их кровь пролилась в чашу, смешалась с вином; жрец в это время, склонив голову, молился. Затем дал знак, и два воина внесли оружие братающихся: мечи, дротики, стрелы и секиры. Юноши приняли их и опустили в чашу. Соединив в местах надрезов руки, Абарис и Спарток произнесли слова священной клятвы, а затем подняли чашу, отпили из нее несколько глотков и передали Марсагету. Тот тоже отхлебнул немного и вручил чашу Радамасевсу – его поддерживали под руки военачальники сколотов, – чаша пошла по кругу.

Когда последний из присутствующих воинов выпил священный напиток, и чаша показала дно, громкие торжествующие крики раздались среди знати, окружившей юношей – теперь они побратимы! Все принялись обнимать друг друга, поздравлять – свершилось великое таинство древнего обряда. После жертвоприношения богам – для этого привели двух упитанных бычков – уселись пиршествовать. Сытный обед и вино получили воины, а также остальные жители Атейополиса, что доставило им немалую радость: многие из них уже давно забыли вкус мяса и аромат приправленной сильфием горячей похлебки.

Всю вторую половину дня в лагере сармат горели погребальные костры. Вонючий дым, придавленный к земле сырым ветром, доползал до валов Старого Города, где стояли угрюмые воины сколотов, изредка разражавшиеся проклятиями в адрес завоевателей: их товарищи так и остались лежать в степи поживой для воронья, и теперь души воинов не могли вкусить радости встречи с предками в загробном царстве, слонялись опозоренные и неприкаянные в земном эфире, а это грозило новыми бедами оставшимся в живых.

Перед вечером дозоры у главных ворот Атейополиса подняли тревогу; Марсагет в сопровождении военачальников поспешил на валы.