Меч Вайу
Шрифт:
– Господин, я… – начал было он, но Афеней прервал его извинения:
– Где твои люди?
– Со мной только двое.
– А остальные?
– Как ты приказал, следят за переправами через Борисфен.
– Хорошо… – Афеней задумался.
Он так и не сообщил Дамасу, что сколотам удалось выскользнуть незамечеными из Атейополиса, и что им вот-вот может подойти подмога от других единокровных племен – в его расчеты не входило преждевременно пугать сармат. Неизвестно, как отнесется к этому Дамас и что предпримет Афеней, которого до сих пор не покидала надежда на удачный исход осады, больше всего боялся, что, узнав о помощи, ожидаемой Марсагетом, осторожные сверх всякой меры военачальники, в особенности Карзоазос, покинут со своими отрядами владения сколотов, и Дамас не рискнет сражаться в одиночку. А если предположить, что могут подойти на выручку осажденному Атейополису, древней сколотской столице, войска царя Скилура, то положение Дамаса может оказаться и вовсе незавидным. И вождь языгов при всей своей ограниченности не мог себе не отдавать отчет в том, что ожидает его отряды, случись так.
Поэтому Афеней помалкивал. Но свои меры, не надеясь на дозоры сармат, принял: люди Одинокого Волка не спускали глаз с мест, удобных для переправы через Борисфен – подмога сколотам могла прийти только оттуда. Нельзя сказать, что все это он делал ради сармат – вполне обоснованные опасения за свою шкуру не оставляли его никогда. Судьба же варваров – будь то сколоты, или сарматы, или еще кто-то – его мало волновала…
– …Господин! – Одинокий Волк пытался ужимками привлечь внимание отрешеного Афенея.
– Что там еще?
– Господин, вечером возвратился Медведь…
– Ну! – рявкнул на него Афеней, теряя терпение.
– В лесах скрывается небольшой отряд сколотов…
– Кто? – встревожился Афеней.
– Похоже, что воины Марсагета.
– Почему Медведь не выяснил точно?
– Он едва не угодил в западню. Ушел с трудом. Дозорные отряда – опытные следопыты…
– Клянусь Зевсом и всеми богами олимпийскими, эта трусливая скотина и не пыталась подойти поближе! – вскипел Афеней и вскочил на ноги. – Где он?
– Отдыхает…
– Давай его сюда!
Одинокий Волк замялся, избегая тяжелого взгляда ольвийского купца; Афеней понял:
– Перепились, свиньи!.. – выругался длинно, виртуозно; сплюнул в костер, заметался по пещере. – Будь проклят тот день, когда я связался с вами! Ублюдки…
– Прости, господин… – смиренно бормотал Одинокий Волк. – С дороги устали, ну и… того…
– Ладно, – устало отмахнулся рукой Афеней. – Пусть… Отдыхает…
– Но он возвратился не с пустыми руками… – жестокая ухмылка проглянула сквозь буйную неухоженную поросль на лице Одинокого Волка.
– Говори.
– Сколоты оставили раненых в хижине Авезельмиса…
– Охрана?.. – оживился Афеней.
– А никого нет, – снова оскалился Одинокий Волк.
– Собирай людей! – приказал ольвийский купец. – Всех!
– Господин!.. – Одинокий Волк и впрямь как его лесной собрат защелкал зубами – на лице бандита появилось выражение ужаса. – Я… я д-думал…
– Что ты думал?
– Пусть… сарматы… А?
– Боишься? – покривился Афеней. – Боишься…
Афеней знал о схватке бандитов Одинокого Волка с Авезельмисом и чем она закончилась: больше десятка лесных разбойников сложили головы у хижины ведуна-отшельника. Поэтому страх Одинокого Волка, не желающего больше связываться с ним, был понятен Афенею – змеи, стражи жилища Авезельмиса, до сих пор виделись купцу в кошмарных снах.
Но он был упрям, бесстрашен и в чудеса, тем более в чудеса чужих богов, не верил: несколько раз Афеней водил купеческие караваны в Айгюптос, где жрецы святилища Осириса, что в городе Аканфе, и жрецы бога Птаха в Мемфисе приоткрыли ему завесы тайн, хранящихся в пыли каменных стен, мимо которых прошли тысячелетия. Это обошлось ему недешево; но одни знания составов ядов, убивающих врага бесследно и в нужное для отравителя время, уже того стоили. Не говоря об основах магии, открытых любопытному сверх всякой меры чужеземцу невозмутимыми жрецами. И неизвестно, что больше повлияло на их решимость посвятить Афенея в сокровенные тайны касты жрецов древнего Айгюптоса: настойчивость купца, подкрепленная богатыми дарами (а они были очень кстати для оскудевших сокровищниц храмов), или его персидско-ассирийское происхождение…
– Я сам поведу твоих людей, – решительно отрезал Афеней и жестом выпроводил Одинокого Волка из пещеры. – Поторопись!
Дозорный сколотов, расположившись на крохотной полянке, блаженствовал, подставив бородатое лицо жарким солнечным лучам, – после сытного обеда его разморило и клонило в сон. Шлем и кожаный кафтан он снял, но боевой топор и лук держал под руками; беззвучно шевеля губами, воин что-то напевал про себя. Иногда выражение беззаботности на его лице уступало место настороженности – не меняя позы он умолкал и сторожко ловил малейшие шорохи лесного разлива.
Афеней лежал шагах в десяти от сколота. Чтобы поднять боевой дух бандитов Одинокого Волка, они после изрядной трепки, устроенной им «безобидным» отшельником Авезельмисом, обходили хижину десятой дорогой – купец сам вызвался снять дозорных, чтобы без помех расправиться с ранеными воинами.
Афеней внимательно следил за расслабленной фигурой дозорного. Это был старый, опытный воин, и кажущаяся вялость и сонливость в один миг могли смениться неожиданным действием. Несколько раз ольвийский купец поднимал лук, пытаясь прицелиться поточнее, но тут же снова припадал к земле – уж больно удобную позицию выбрал дозорный: сзади его прикрывал толстенный ствол дерева, с боков – невысокие, но густые кусты, способные изменить полет стрелы. Да и трудно было поручиться в случае удачного попадения, что воин не закричит, не поднимет тревоги. Значит нужно было действовать наверняка, и Афеней, тая дыхание, ящерицей скользил среди пожухлой травы, стараясь подобраться поближе.
Он подкрался к дозорному сзади; теперь их разделял только древесный ствол. Дрожа от возбуждения, Афеней медленно встал на колени, сжимая в руках длинный узкий нож, затем поднялся на ноги и, уже не таясь, стремительно ринулся вперед.
Дозорный все-таки услышал его – рванулся в сторону, схватил топор, но на большее не хватило времени; он не успел даже подать голос – Афеней, захватив его шею на изгиб руки, вогнал нож в спину по рукоятку…
Второго дозорного, затаившегося в поредевшей осенней кроне клена неподалеку от поляны, где стояла хижина, Афеней разыскал без особого труда и снял с первого выстрела – стрела ударила воина точно в сердце. Он беззвучно рухнул вниз, где его на лету подхватили подручные купца.
Теперь уже никто не мог помешать бандитам выполнить задуманное…
Раненых сколотов они застали врасплох – те почти все спали, не чуя близкой беды. Кровавая бойня беззащитных воинов пришлась по душе озверелым бандитам, и они, уже не таясь, с гоготом добивали тех, кто пытался уползти в чащобу. Афеней, мрачный, но довольный, злобно ухмы-ляясь, стоял в стороне, сторожко оглядывая окрестности – осторожность хищного зверя никогда не оставляла его.
Но даже он, не говоря уже об опьяненных кровью бандитах, вымещающих на сколотах злобу за поражение от Авезельмиса, не заметил, как на тропинке, сбегающей к Борисфену, внезапно выросла человеческая фигура, закутанная в рваный плащ. Высокий человек с лицом, прикрытым беличьим малахаем, долго стоял неподвижно, пристально наблюдая за событиями возле хижины. Затем решительно шагнул вперед, но тут же, что-то пробормотав под нос, резко остановился, повернул обратно, быстро сошел к берегу, сел в легкий челнок и резким, сильным движением весла выгнал утлое суденышко на стремнину. Вскоре челнок исчез за изгибом русла; речная волна несколько раз плеснула о берег и утихла.